Цех – поёт.
Звон, лязг, гам и грохот; гордиевы узлы медных труб с шумом и свистом выпускают струи пара; по каменному полу мерно шагают туда-сюда тяжёлые рабочие сапоги, чеканя дробь медными набивками; дерево бьёт о дерево, дерево бьёт о металл, металл скользит по коже; по круглым циферблатам ритмично скачут стрелки; всё кружится, движется, тонет в тумане водяного пара; цех – поёт.
Мелодия проносится мимо механика в комбинезоне и противогазе, мимо слесаря в брюках, кожанке и закопчённой тканевой маске; мимо шестерёночного станка, плюющегося искрами; на верхний этаж по узким дубовым ступеням, сквозь тяжёлую дверь на десяти замках и вентилях. А там в своей каморке сидит за столом главный инженер цеха и насвистывает, склонившись над любопытной тонкой работой.
Инженер – крепкий мужчина за шестьдесят; пышные рыжеватые усы, во рту – резная деревянная трубка с автоматическим разогреванием табака; один глаз прищурен, другой – закрыт многолинзовым механическим пенсне с красным стеклом. Рукава полосатой рубашки закатаны, на запястьях браслеты-органайзеры с пинцетами, карандашами, гаечными ключиками, миниатюрными циркулями и ещё чёрт знает с чем; руки – кажется, скорее для кувалды, чем для часовой отвёртки; серый рабочий комбинезон и ботинки с вентиляцией. На макушке – цилиндр набок, который не падает со склонённой головы только потому, что поддерживается бьющими из него тоненькими струйками пара.
Главный инженер так и просидел бы за своей мелкой работой весь день, если бы дверь вдруг с шумом не распахнулась, впуская в каморку клубы тумана, а в дверном проёме не появилась бы Заклёпка – веснушчатая девушка с очками-гогглами на лбу, в корсете поверх грубой чёрной рубашки, кожаных штанах и ботильонах.
– Дядь, привет!
Прошагала к мужчине, поцеловала его в щёку (к помаде прилипли сажевые крошки) и по-мужицки уселась прямо на соседний инженерный стол, сметя с него кипу чертежей на пергаментной миллиметровке.
– И тебе привет, – с запозданием отозвался Дядя; даже головы не повернул, очень уж был увлечён работой.
– Что делаешь? – в ожидании ответа протёрла салфеточкой гогглы, подтянула шнурки на корсете, дважды зевнула, проверила часы в нагрудном кармане, слезла со стола, залезла обратно и сделала ещё десять дел.
– Кое-что важное.
– Что важное? Наверняка не покажешь.
– Отчего же? Покажу, как закончу.
– Поспеши!
Достала из кобуры на бедре пневматический револьвер на паровом давлении, убедилась в его заряженности, спрятала обратно; револьвер от взгляда Дяди не ускользнул, хотя его голова была всё так же низко над столом.
– Это ещё тебе зачем?
– Как зачем? Каждый день стычек всё больше; фабричные рабочие, инженеры и механики в шаге от…
– И ты в самом деле пустишь эту штуку в ход при случае?
– При случае – пущу, – с вызовом ответила Заклёпка.
– Ох. Волнуюсь я за тебя.
– Волнуйся за нас всех, мы все твои дети. Так что ты там мастеришь?
С едва слышным «цок!» Дядя примостил на место последнюю шестерёнку и поднял голову. А через несколько секунд с его инженерного стола взлетела бабочка: миниатюрная механическая бабочка с металлическим корпусом и бумажными крыльями, которая закружилась по каморке как живая, время от времени корректируя курс паром, выпускаемым из отверстий по периметру тельца. Если бы не струйки пара да небольшой циферблат у неё на боку, искусственную бабочку можно было бы легко спутать с настоящей.
– Бабочка? Серьёзно? – в голосе Заклёпки звучало неприкрытое разочарование. – Там на улицах люди страдают! Борются за свои убеждения и за привычный уклад, им сейчас как никогда нужна помощь, и ты можешь собрать… что-нибудь! что им поможет; а ты мастеришь бабочек?
Дядя повернулся к Заклёпке, сел поудобней, пыхнул трубкой. После снял с глаза красное пенсне, сложил руки на груди и вперил взгляд в девушку.
– Да, я мастерю бабочек. А что, по-твоему, мне стоит мастерить? Револьверы?
– Да хоть бы револьверы! Ты вообще понимаешь, в какое время мы живём?
– Что ж, расскажи мне, в какое время мы живём.
– Механика уходит в прошлое, инженеры теряют рабочие места, их семьи остаются без средств…
– Ну, это ты хватила: не знаю ни одного бедствующего инженера.
– А это я в будущее смотрю! – Заклёпка вскочила со стола и в сердцах пнула ранее сваленные на пол рулоны с чертежами. – Не пройдёт и двадцати лет, как не останется ни одного инженера, ни одного специалиста по паровым двигателям, ни одного часовщика и ни одного механика-шестерёнщика. Все с голоду помрут!
Заклёпка промаршировала по каморке к затуманенному окну, которое выходило на цех, и уткнулась в него лбом.
– Все твои работники, все твои, как ты говоришь, дети – скоро останутся без работы, Дядь. Неужели ты этого не понимаешь?
Закрыла глаза, шумно выдохнула, затуманив стекло ещё больше. Дядя молчал и тихонько пыхтел трубкой.
– Я поняла! Ты бои-ишься, да? – Заклёпка повернулась и набросилась на Дядю с новой силой. – Ты-то уже не застанешь того, как инженерию сменят полимеры! Оставишь после себя разруху и отправишься на покой, а нам, молодым, нищенствовать да работать в лавках с антиквариатом!
Ей так хотелось поддеть Дядю, выбить из-под него стул (в переносном смысле, конечно, хотя и немного в прямом), но он всё сидел задумчиво, скрестив руки, да выпускал новые клубы дыма.
– Ты мне ответишь?
Дядя медленно поднялся, вытянулся во весь рост; после чего поднял рулоны с чертежами, которые попали под горячую руку (вернее ногу) Заклёпки, и аккуратно вернул их на стол.
– Отвечу, если ты успокоишься; я не собираюсь говорить о серьёзных вещах с ребёнком.
Заклёпка почти испепелила Дядю взглядом, но после закусила губу, взобралась на подоконник и кивнула, и Дядя начал:
– После презентации концепции запланированного устаревания… сколько тебе тогда было? Лет десять? Так вот, уже после той презентации стало понятно, что мир скоро изменится. Видано ли – делать устройства так, чтобы они в нужный момент выходили из строя, это же бред, верно?
Заклёпке понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это не риторический вопрос.
– Верно, – кивнула она.
– Вот и я считаю, что верно. Лампочка перегорает, часы ломаются, поршни стираются – и что потом? Отправляются на обслуживание, а то и в плавильную печь. При том, что в наших силах сделать лампочку, которая никогда не перегорит, и часы, которые никогда не остановятся. Почему же тогда та презентация имела у интеллигенции такой успех?
Снова Заклёпка не сразу поняла, что вопрос адресован ей.
– Почему?
– Так ты подумай почему.
– А не понимаешь, – продолжил Дядя под чуть растерянным взглядом Заклёпки, – так давай я расскажу: если инженер делает что-то на века, то в какой-то момент он остаётся без работы. Представь, что у всех есть часы, которые никогда не ломаются – зачем же в таком случае нужны часовщики?
– Но ведь часовщики могут изобретать новые часы!
– Верно, могут. Но посмотри, как ты это сказала, в будущее: каждые следующие часы всё меньше отличаются от предыдущих, и однажды часовщики сделают такие часы, которые уже почти будет не переплюнуть, само совершенство с пружинами и шестерёнками, ангел с циферблатом на пузе; и что потом? Часовщикам уже некуда будет развиваться, и профессия придёт в упадок.
Цех за оконным стеклом пел: гудели трубы, чеканили шаг рабочие, свистели станки.
– И закончится всё тем, – продолжал Дядя, – что механические часы станут семейными реликвиями, принципы их хода из физических обернутся магическими – потому что их уже некому будет понять и объяснить. И если так случится со всеми, не только с часовщиками, если все профессии однажды придут в упадок… мне рисуется не самая привлекательная картина, девочка.
– И что? Теперь часы должны со временем ломаться? – выпалила Заклёпка.
– Не обязательно, но это вполне разумный вариант: часы ломаются, их приносят часовщику; он либо ремонтирует их, либо мастерит новые. В любом случае искусство часовщиков живёт, мастера набирают подмастерьев с пытливыми умами, которые ждут своего часа и горят желанием превзойти своих учителей. Поломки, которые происходят время от времени – это топливо для прогресса и защита от стагнации. И я сейчас говорю не об одном конкретно взятом часовщике, я говорю о цехах, фабриках, отраслях промышленности и о целых государствах.
Заклёпка сидела на подоконнике и хмурилась.
– С концепцией запланированного устаревания я и не спорила, хотя она всё ещё кажется мне иррациональной; и, если вещи портятся, значит, нужны механизмы их утилизации, а это требует человеческого труда.
– Ты не хуже меня знаешь, что все устройства на пару и шестерёнках утилизируются несложно: их надо просто разобрать, после чего освобождённые детали получат новую жизнь в других вещах. А то, что при этом будут заняты люди – не ты ли только что переживала, что инженеры останутся без работы?
– Но полимеры-то, Дядя, полимеры! – Заклёпка вскочила с подоконника. – Ты знаешь, как планируют утилизировать полимеры?
– Тихо!
И Заклёпка так и замерла со вскинутыми руками.
– Ты слышишь? – Дядя прикрыл глаза. Цех – пел.
– Что я должна слышать?
– Судя по тому, какие цокают сапоги, на заводе полиция; и ещё один человек. Отдай-ка мне револьвер на всякий случай; обещаю, что через час получишь его обратно.
Заклёпка прилипла к окну и сложила руки козырьком, стараясь разглядеть со своего верхнего этажа хоть что-нибудь сквозь густой и влажный цеховой воздух.
И что она видит: по каменному полу сквозь клубы пара вышагивает высокий джентльмен: чёрный твидовый костюм, гамаши на лакированных туфлях, на шее – атласный платок, на лице – кожаная маска. На голове – котелок с глянцевым ободком из материала, который только собирается завоевать себе место под задымлённым солнцем. Из того же материала изготовлена трость, которая мерно выстукивает по металлическим порожкам.
За джентльменом клином маршируют представители правопорядка: десять полицейских в серых униформах и шлемах; на поясах – сабли, в руках – паровые винтовки. Полицейские боевыми псами смотрят на разномастных рабочих, взявших по такому случаю самовольный перекур; рабочие волками смотрят на одинаковых полицейских, сжимают гаечные ключи и хрустят костяшками пальцев.
Джентльмен уверенным шагом идёт по цеху, проходит под окном, за которым тревожно кусает губы Заклёпка, и направляется в дальний конец рабочего помещения, где под массивным поршневым циферблатом в полстены – поблёскивает медная дверь в кабинет фабричного старосты, официального директора и представителя. Дверь открывается, джентльмен пропадает внутри кабинета, а полицейские, оскаливаясь, выстраиваются в шеренгу и взводят курки паровых винтовок.
– Господин директор, приветствую – оказавшись в кабинете, джентльмен в твидовом костюме снял котелок, кашлянул в маску и протянул руку в перчатке фабричному старосте – полному мужчине за столом, заваленном документами. Фабричный староста – круглолицый, красный, с пышными бакенбардами – даже не дёрнулся, чтобы ответить на жест вежливости и продолжал как ни в чём не бывало заниматься документами.
– Так, понятно, – джентльмен оглянулся в поисках стула, но свободных в кабинете не оказалось.
Снял маску (за которой осталось вполне миловидное безусое лицо), стянул перчатки, спрятал их во внутренний карман пиджака.
– Вы можете сколько угодно демонстрировать неуважение, дорогой друг, но я здесь, с визитом неофициальным – это раз, пусть о нём завтра и растрезвонят по всем газетам; и в интересах нас обоих – это два.
Староста по-прежнему не обращал внимание на гостя, но по его остановившемуся взгляду было понятно, что он слушает.
– Отлично, тогда сразу к делу, – отреагировал джентльмен. – Мир меняется; и вы знаете не хуже меня, что пройдёт время, и паровые механизмы с пружинным заводом перестанут быть единственными, кто обеспечивает наше благополучное существование.
Староста покраснел ещё больше, а перьевая ручка в его руке, кажется, немного помялась.
– В прошлом месяце мы презентовали то, что, собственно, изменит наш мир: полимерные материалы из природного сырья. Если вы не против, я проведу вам индивидуальную краткую презентацию.
– Не надо никаких презентаций! – староста не выдержал и вскочил с кресла. – Ваши чёртовы полимеры нас погубят! Заводы закроются, люди останутся на улице, а меж городов будет одна сплошная свалка! Вот скажите честно, неужто вы готовы устроить апокалипсис только ради того, чтоб набить карман?
Джентльмен смотрел в упор на пышущего гневом старосту, а после медленно и раздражённо провёл ладонью по волосам: ото лба к затылку.
– Так… Если вы хотите, чтобы прямо сейчас произошла кульминация конфликта, то я могу это обеспечить: за дверью десять полицейских, которые устали от провокаций и саботажа. Кто-то из ваших подчинённых отделается побоями, кто-то отправится за решётку; кто-то… Или же мы можем для начала просто поговорить и попробовать найти компромисс. Прошу вас, докажите мне, что директором вы стали, благодаря дальновидности и рассудительности, а не размеру ваших кулаков.
Староста ещё добрых десять секунд сверлил взглядом джентльмена, после чего медленно закрыл глаза; а ещё через пару секунд так же медленно их открыл. Удивительно, но этот невербальный посыл был интерпретирован верно.
– Ещё раз сначала: у нас есть новый материал, которому нет аналогов: гибкий, как кожа, но прочный как металл, – джентльмен перекинул трость в другую руку, а после начал её крутить и гнуть, точно собираясь прямо сейчас продать её старосте, – упругий, но крепкий. Безопасный, дешёвый в изготовлении, приобретает любую окраску, отливается в любую форму. Нет, он не вытеснит полностью дорогие вашему глазу и сердцу медь, дуб и ткань, но то, что он прочно войдёт в наш быт – вопрос времени.
За стеной послышались крики; видимо, кто-то из полицейских решил высказать рабочему классу своё положительное отношение.
– Из полимеров можно сделать практически всё, что нас сейчас окружает, вот смотрите: стол, стулья – легко; перьевую ручку – запросто; сами чернила, кстати, тоже. Ящики для бумаг, посуду, одежду… это я ещё не говорю о том, как можно использовать полимеры в изготовлении приборов и устройств: трубы, часы, инструменты…
Казалось, что староста сейчас зарычит, но джентльмен не обратил на это внимания, опёрся на трость и продолжил:
– Вы осознаёте, как сильно изменят полимеры не только быт, но и современную промышленность и переживаете, что ваши люди останутся без работы. Я понимаю вас и уважаю ваше беспокойство; я понимаю и тех, кто устраивает бесчинства на территории университета, где мы проводим эксперименты, а также тех, кто вот-вот собирается лезть на баррикады во имя пружин и паровых турбин. А в это же время мне – и моей организации – не хватает рабочих рук и специалистов, которые смогли бы наладить производство полимерных материалов. Понимаете, к чему я клоню?
Возможно, староста и понимал, но не сознавался.
– У вас в подчинении две тысячи человек: от совсем молодёжи до уже опытных и возрастных. Разумеется, паровая промышленность не уйдёт в небытие: всегда будут те, кто захочет на день рождения механические часы. Но вы можете направить ко мне – в университет – молодых и подающих надежду сотрудников, и я бы обеспечил им качественную переквалификацию. Бесплатно и безвозмездно. До сотни человек в год. И поверьте, этим вы спасёте их будущее – раз; обеспечите устойчивое развитие полимерной промышленности – два; прекратите бессмысленные волнения в обществе – три; и что уж тут, заручитесь моими личными поддержкой и протекторатом – четыре.
За металлической дверью в песню цеха вклинивались недоброжелательные крики; староста шумно выдохнул и бахнулся обратно в кресло.
– Я выслушал, и мне нужно подумать.
– О, конечно, думайте. Но не слишком долго, потому что – вы же слышите гром за дверью? – джентльмен заговорщицки прищурился, – потому что может стать слишком поздно, время не ждёт.
– Время не ждёт, – отразили его шёпот стены кабинета, – время не ждёт, – уловил микрофончик в потолке, – время не ждёт, – пробежало по медному проводу, – время не ждёт, – прошелестело в металлическом конусе, прижатом к уху Заклёпки: та сидела на инженерном столе в каморке Дяди, отмахивалась от механической бабочки и подслушивала разговор старосты и джентльмена.
– Вот же подонок! – Заклёпка бросила конус-усилитель и вскочила на ноги. – Этот гад ещё позволяет себе какие-то, как он говорит, компромиссы! – снова смела чертежи со стола на пол, отчего Дядя закатил глаза. – Хочет переквалифицировать инженеров в дерьмоваров, хочет превратить цех в адский котёл… – бросилась к окну и яростно застучала в него обеими ладонями. – Негодяй!
Песня цеха изменилась: к медным трубам, струям пара и лязгу механизмов всё больше примешивался аритмичный грохот и недовольные голоса.
– Дядя, больше нельзя это терпеть, мы должны встать, выпрямиться, сравнять университет с землёй и вернуть всё на место; и я знаю, кто нас поведёт – ты нас поведёшь! – Заклёпка подскочила к Дяде и схватила его огромные ладони, а тот только фыркнул и отвёл глаза. – Тебя знает и уважает каждый в цеху и на фабрике, мы все твои дети, ты помнишь?
В глазах Заклёпки стояли слёзы, руки её дрожали.
– Ответь мне что-нибудь!
– Что ж… тогда сядь и выслушай меня. Но обещай мне не делать резких движений и быть рассудительной.
Заклёпка не сразу, но села на дядин стул.
– Я считаю, – начал Дядя, – что предложение о твоей переквалификации… разумно.
В это мгновение, казалось, весь цех, каждые труба и шестерёнка завопили.
– Что-о? – Заклёпка ахнула и прижала ладони к лицу. – Что ты сказал? Ты хочешь, чтобы я оставила механику и добровольно отправилась варить полимеры? Ты в своем уме? Ты! Ты что несёшь! Предатель! – и Заклёпка в одно движение выдернула из кобуры на бедре пневматический револьвер и направила его на Дядю.
Тот поднял ладони.
– Ты обещала меня выслушать…
– Не обещала!
– Так или иначе тебе стоит это сделать. Мне будет спокойнее если ты опустишь револьвер…
– Не опущу!
– Хорошо. Тогда просто слушай, – Дядя медленно опустил руки. – Ты, возможно, не задумывалась, но паровые двигатели тоже когда-то были в новинку: не было никаких заводов и цехов, почву обрабатывали плугами и мотыгами, а время узнавали не по положению стрелок на циферблате, а по движению солнца.
Заклёпка только крепче сжала револьвер.
– И паровые двигатели, – продолжил Дядя, – тоже однажды встретили крепкое сопротивление: сопротивление тех, кто боялся изменений тогдашнего уклада, кто боялся больше не пригодиться в новом обществе, кто не чувствовал себя достаточно смелым, чтобы приспособиться к изменившемуся миру. Но оглянись вокруг: неужели сегодняшний мир не заслуживал того, чтобы ради него попробовать измениться? Сейчас ты борешься за него с оружием в руках; значит – заслуживал.
Но насколько неразумно было сопротивляться появлению пара и пружин, настолько же неразумно пытаться во что бы то ни стало их сохранить, покуда время и прогресс идут вперёд. Или же это не глупость, а трусость, лень или неверие в собственные силы; причин пытаться сохранить привычный уклад может быть много, но на деле ни одна ни них не поможет его сохранить. Завтра на смену полимерам придёт что-нибудь ещё, и люди будут бунтовать за свои рабочие места в полимерных лабораториях. Так что война с будущим – она бессмысленна, мы её уже проиграли. И всё, что мы можем – это вплести свои вечные ценности в ткань изменяющегося мира.
Заклёпка дышала тяжело и часто; по её щекам, размазывая тушь, бежали слёзы.
– Я знаю, какой аргумент у тебя остался: если мы позволим полимерам занять место в нашей жизни, многое вечное станет одноразовым. Никто не собирается чинить полимерную посуду или штопать полимерную одежду, и это выльется в проблемы с утилизацией. И я скажу две вещи: во-первых, одноразовая посуда не сделает из нас одноразовых людей; а во-вторых, чертежи, которые ты так упрямо сбрасываешь с моего стола – это проект цеха по переработке и утилизации полимеров. Я начал эту работу девять лет назад, сразу после презентации о запланированном устаревании. Как видишь, я думаю о будущем своих детей.
Заклёпка шмыгала носом, но, кажется, подуспокоилась.
– Твою бы энергию, твой боевой дух да в правильное русло. Опускай револьвер, девочка.
И зарёванная Заклёпка опустила.
В эту секунду прямо на дуло револьвера, выпуская едва уловимые струйки пара, опустилась механическая бабочка с циферблатом на боку.
Колебания её крылышек вплетались в песню цеха – которая звучала теперь совсем иначе.
Комментарии
Комментариев пока нет
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий