Сладко потянувшись в полудрёме, Дауд скатился с согретой за ночь перины на холодный каменный пол. Вскочив, он забрался обратно под овечий тулуп, где было так тепло и уютно. Но сна уже не было. Дауд оглядел комнату. За окнами всё было залито белёсой завесой тумана. Стёкла в старых деревянных оконцах позвякивали под напором ветерка. Сквозь щели в старых рассохшихся рамах залетал дымок тумана, растворяясь в воздухе. В комнате стоял сумрак. Чёрный, прокопчённый за много десятилетий потолок и покрашенные синькой стены сгущали темень.

Дауд вновь сладко потянулся. Перина была постелена прямо на ковёр. Плоские, отполированные ногами за многие годы камни совершенно разной формы были более-менее подогнаны друг к дружке. Расстояние между ними было так же закрашено синькой. Синева стен словно стекала вниз, разливаясь меж каменных островков. Старый, прокопченный дом был уютен, холодно, несмотря на туман, в нём не было. Где-то прокричал петух, послышался звон колокольчика проходящей мимо коровы.

Дауд любил этот дом. Рядом, в нескольких десятках метров отец выстроил новый, современный. С деревянными полами и паровым отоплением. Но Дауд предпочитал ночевать здесь. Здесь же, старой дедовской мастерской он устроил своё рабочее место. Как деда не стало, в ней никто не работал – в новом доме была отличная, просторная мастерская. Но Дауда всегда тянуло сюда, видимо, была в этой мастерской какая-то аура. Дед был отличным серебряных дел мастером и многому научил Дауда.

Первое время он уходил в новый дом по окончании работы. Но так как рабочий день у него был ненормированный, то Дауд частенько засиживался за верстаком допоздна, и уходить ему было лень. Хотя идти-то всего ничего. И в один из таких вечеров – на улице стеной лил дождь, Дауд не пошёл ночевать в новый дом. Достав из такого же старинного, как и весь дом сундука, перину и тулуп улёгся спать. Прямо на каменный пол, как в детстве. Перина была огромной, набитой настоящими перьями, коих в наше время и не делают. Тулуп тоже был немаленький, что и одеяла не потребовалось. С тех пор так и повелось. Отец даже подшучивал: отделился сынок, пора уже тогда и жену привести в свой отдельный дом. Дауд пропускал колкости мимо ушей.

Согнав с себя остатки сна, Дауд подошел к окну и отворил створки. Туман ввалился в комнату белыми клубами. В ясную погоду вид отсюда был завораживающе великолепен, село карабкалось по склону горы и из окна были видны лишь уходящие вниз крыши нижестоящих домов и горы, подпирающие вершинами небо. Когда же туман располагался чуть ниже, Дауд чувствовал себя прибрежным жителем. Туман подобно морю колыхался, наползал и отступал. Любоваться этим можно было бесконечно. Здесь, высоко в горах туман был частым явлением. Утро могло быть жарким и солнечным, а уже к полудню всё заволакивало белесой мглой. И наоборот. Туман мог прийти снизу, перелезая через горы, словно живое существо. А мог свалиться откуда-то сверху, с неба. Сегодня туман был густой, тяжёлый. Уже в метре не было видно ничего. Дауд любил гулять в такую погоду. Идёшь и ощущаешь себя ёжиком в тумане. Никогда не знаешь, кто вынырнет из тумана тебе навстречу.

«Наверное поэтому мы серебряных дел мастера. Слишком часто наше село накрывает этот серебряный туман» – подумал Дауд, выходя из дома. В новом доме никого не было. Родители ушли по делам, сестрёнка была в школе. Прошедшей ночью Дауд допоздна работал, заканчивал серебряный коньячный сервиз. Поэтому его никто утром не стал будить звонком, как это бывало обычно, когда все садились за стол.

Быстро позавтракав, Дауд отправился на прогулку. Он торопился, могло распогодиться, а упускать возможность прогуляться в таком густом тумане Дауд не хотел. В туман все звуки слышны особенно чётко – мозг концентрируется на звуках. Петухи уже почти не кричали, где-то вдали тарахтел грузовик. А вот немного ближе слышен звук циркулярной пилы. Издалека доносился звук радио. Где-то совсем рядом весело смеются девчонки. Вдыхая полной грудью влажный, прохладный воздух Дауд неторопливо прогуливался по закоулкам, направляясь к окраине села.

Телефонный звонок прозвучал в этот момент совершенно некстати, звонил Мамед, сосед и ближайший приятель.

– Я не дома, – буркнул Дауд, предполагая, что из-за Мамеда придётся вернуться домой.

– Куда вышел? – поинтересовался Мамед. – А я думал пойти в лес, груш наколотить.

– В лес? – обрадовался Дауд. – Так я уже на пути.

– А чего не позвал? – обиделся Мамед.

– Допоздна работал, заказ закончил, вот и решил просто пройтись, – объяснил Дауд.

– А я кричу тебе тут, в окно стучу, тишина.

– Щас вернусь, – воскликнул Дауд.

Не прошло и получаса как они, прихватив ещё одного общего приятеля, Ильяса, бодрым шагом направлялись в лес. Мамед был известным любителем походов в лес. Сейчас был сезон дикой груши. Плоды её были маленькие, с грецкий орех. Окрестные леса были полны грушевыми деревьями, но лишь Мамед знал, где растут особо вкусные сорта.

Безлесые склоны которыми они шли, были покрыты зарослями мелких цветков. Дауд зачастую не знал их названия. Но они притягивали его взгляд. Пройдя с десяток метров он останавливался и фотографировал особенно понравившиеся.

– Чего ты их фоткаешь? – удивился Ильяс. – Обычные цветы.

– Вот посмотри какой узор, а если такой изобразить на серебре? – поделился своими соображениями Дауд.

– Зачем изобретать велосипед, есть же классические узоры, – проворчал Мамед, ему не терпелось быстрее дойти до грушёвых деревьев.

– Да, ты прав, есть в этом цветке что-то необычное, – Ильяс присел рядом с Даудом и тоже принялся фотографировать приглянувшийся Дауду цветок

– Мамед, ты не ворчи, посмотри хотя бы какая красивая эта колючка, – Дауд указал на одинокий куст, увенчанный бутоном с красивым сиреневым цветком, подобным короне.

– Это татарник, – проинформировал Ильяс, продолжая рассматривать цветы, – а это что за цветок, я не знаю, надо поискать инфу в интернете.

– А знаешь как можно? – усмехнулся Мамед и ловко пнул бутон татарника. От меткого удара бутон, оторвавшись, отлетел на десяток метров в сторону. – Даа, снайперски, – усмехнулся Дауд.

– Пнуть всякий может, а колючка эта красивая, – проворчал Ильяс.

Мамед принявшись пинать все попадавшиеся на пути кустики татарника, исчез в туманной мгле. Дауд и Ильяс вскоре отправились следом. Мамеда не было видно, но это никого не пугало. Ведь они знали каждую тропинку почти наизусть.

Белесая мгла начала светлеть, в следующее мгновение яркие солнечные лучи ослепили ребят. Туман уползал вниз по склонам. Небо над ними было голубым и безоблачным, солнце находилось почти в самом зените. Цветы, сплошным ковром покрывающие склоны заиграли красками, заблестели капельками туманной росы на лепестках. Колючки татарника, точащие во все стороны, были покрыты мириадами капелек. И в каждой отражалось солнце. Капельки эти, не такие крупные как капли утренней росы, были подобны россыпи бриллиантов на причудливом колье или броши.

– Как прелестно! – ахнул Дауд.

– Утром так не бывает, – рассуждал Ильяс, – пока солнце встанет, роса уже испаряется.

– Как я раньше такого не замечал, – не успокаивался Дауд.

– Солнце в зените, минут десять пройдёт и все эти капельки испарятся, – Ильяс присел рядышком с Даудом.

– Вот где люди это подсмотрели, – рассуждал Дауд, не прекращая любоваться россыпью капелек, – как бриллианты играют на солнце.

– Как дети малые, – проворчал Мамед, оказавшийся совсем рядом.

– Такое редко увидишь, – улыбнулся Дауд, – любуйся, пока есть возможность.

– Это вы постоянно дома сидите, кроме работы ничего не видите, – снисходительно произнёс Мамед, – а я в лес часто хожу, и не такое видал.

– Даа, красота, – Ильяс устроившись на камне, любовался открывающимся видом.

Туман, ушедший было вниз по склонам, вернулся снова, остановившись метрах в ста. Это был безбрежный белый океан, с островками, коими стали горные вершины. Контраст между полуденным знойным солнцем и белоснежным океаном завораживал. Лесок, куда они держали путь, располагался как раз на границе туманного океана и полуденного зноя. Неторопливым шагом, сбивая туманную капель с травы и цветов, все трое продолжили путь.

Лесной сумрак обступил их. Полевое разнотравье, радующее взор осталось позади. Вершины деревьев растворялись в тумане, регулярно разрываемом всплеском солнечных лучей. Туман то поднимался, то вновь оставлял свои позиции. Мамед шёл впереди, уверенным шагом продираясь сквозь колючие заросли шиповника, которые преграждали ему путь, Дауд и Ильяс следовали за ним. Вскоре Мамед остановился под раскидистым, приземистым деревом, вся поверхность под которым была усыпана сорвавшимися с веток плодами дикой груши. Ветви дерева гнулись под тяжестью готовых сорваться вниз при малейшем прикосновении плодов.

– Да тут завались, – ахнул Ильяс, – видать до нас никто не ходил.

– Да и на земле полно, – кивнул Дауд на осыпавшиеся плоды толстым слоем покрывавшие землю под деревом, – потрясём дерево, а после всё и соберём.

– Я как знал, мешок взял, в этом году урожай хороший, – замурлыкал себе под нос Мамед. – И как мы это всё до дома дотащим?

– Доползём, – расхохотался Ильяс, ловко запрыгивая на дерево, – щас будет дождик грушевый.

– Давай тряси, – Дауд расстелил предусмотрительно взятый брезент, – да посильнее.

– Погоди, – засуетился Мамед, – мы отойдём подальше.

– Ещё чего, – хмыкнул Ильяс, – вот вам дождик.

На стоящих прямо под деревом ребят посыпался град из мелких, с грецкий орех груш. Мамед резво отбежал подальше. Дауд же, раскрыв пакет стоял и ловил сыплющиеся плоды, не обращая внимания на то что попадали они не только в пакет, но и по макушке и иногда даже закатывались за шиворот.

– Дауд ничего не упустит, если работает, то круглосуточно, если груши собирает, то на лету, – смеялся Ильяс, срывая висящие рядом с ним, не сорвавшиеся с веток груши.

Дауд не обращая ни на кого внимания, перебирал добычу. Мамед выбирал из множества лежащих вокруг плодов самые зрелые и немедленно их надкусывал. Перезрелые плоды, тёмные внутри были особенно вкусны. Ильяс пошатав для верности ещё несколько раз дерево, спустился вниз.

– Вот такой формы можно чайник сделать, – Дауд держал в руках необычной формы плод.

– Хочешь новую модель придумать? – оживился Мамед. – Почти такие делаем же.

– Нееет, ты глянь на изгиб, – не унимался Дауд, – если здесь носик будет, а здесь ручка то это понравится всем.

– Хороший у тебя глаз, – одобрительно кивнул Ильяс, – сделай модель, я у тебя буду брать на гравировку такие чайнички.

– К нему тогда надо непохожие на другие и чашки и блюдца придумать, – рассуждал Мамед так же принявшийся разглядывать каждый плод, – но тут главное не перемудрить.

– Вот, – Дауд выхватил из валяющихся на земле плодов маленький, – это для чашки.

– Вот и новый сервиз, считай, готов, – улыбнулся Ильяс, – два в одном, и груши собрал, и сервиз.

– Плагиатим у природы? – улыбнулся Мамед, завязывая заполнившийся мешочек.

– Ну, как можно мимо этого пройти, – Дауд запихнул выбранные плоды в карман куртки и принялся набивать свой мешочек, – сегодня начну делать модель.

– Переработал ты немного, – Мамед протянул Дауду пригоршню самых зрелых плодов, – почаще со мной на природу выбирайся.

– Увлекаюсь я, когда работаю, – Дауд, прежде чем отправить в рот каждый плод окидывал взглядом.

– Раньше наши предки и пшеницу сеяли, и сено косили, и на охоту ходили, – рассуждал Мамед, – однако и неплохие вещи делали, всё успевали.

– И все эти узоры и формы они тогда и подсмотрели в лесах да полях, – поддержал его Ильяс, – а мы сейчас по домам сидим, из мастерской не выходим. Вот и в диковинку нам.

– И что теперь нельзя пытаться что-то новое увидеть? – насупился Дауд.

– Наоборот нужно, – улыбнулся Ильяс, – с тебя модель, буду ждать.

– И не откладывай, пока есть идея – делай, – неожиданно поддержал Дауда Мамед. – Я вечерком загляну к тебе, посмотрю, что получается у тебя.

Солнце уже начинало склоняться к закату, когда все трое, нагруженные тяжеленными мешками полными плодами дикой груши вышли из леса.

Туман укатился куда-то вниз, обнажив горные склоны. Роса испарилась под напором солнечных лучей и кустики татарника не блистали более россыпями бриллиантов. Горное солнце, беспощадно жарило – словно беря реванш за туманное начало дня. Село, совсем недавно тонувшее в густом тумане, вновь было всё на виду, взбираясь к вершине ступенями домов. Перед самым селом, Дауд сорвал понравившийся ему куст татарника и аккуратно пристроил его на своём мешке.