Илл.: Художник Инесса Морозова

Самое приятное – это предвкушение. Вот я сейчас возьму ручку и запишу все. Был бы у меня в голове диктофон, я бы… я бы… тома надиктовала. Не могу писать, когда заглядывают  через плечо в вагоне – продолжу на эскалаторе. Когда едешь вверх, то сзади всегда человек оказывается ниже тебя и не может подсмотреть.

На обратном пути дождь, так что достала блокнот уже на эскалаторе. Теперь все наоборот: пока едешь вниз, вся очередь читает, чем ты дышишь. Да, мысль у меня как молния. Не та, что летит со скоростью света и поражает неугодных, а молния на моей куртке: дергаешь-дергаешь, а она ни с места. И вдруг – хлоп! – побежала. А то и вовсе расходится, то есть разъезжается. Это хуже всего. Если молния стала разъезжаться, непонятно, куда такую куртку девать: молнию менять дорого, дешевле новую купить. А старую куда? Ее еще носить – не сносить. Ладно куртка, а голова? Куда ее сунуть, если мысль заела?

Ночью особенно страшно, когда мучают «лишние» мысли. Тогда я представляю себе мысли как тетрис, игру такую. Там фигурки нужно подбирать по форме. Если правильно подобрал, то – раз! – строчка стерлась, одной плохой мыслью меньше. Вот неправильно говорят: «паззл сошелся». Да не паззл, а тетрис! Но стоит только отвлечься, перестать следить за словами-фигурками, двигать их и переворачивать – все, гейм овер: выросла башня из слов до потолка.

Тогда остается последнее средство – вата. Вата в голове, волглая вата. Я трамбую ее ногами, а она подлетает вверх, застревает хлопьями в волосах, щекочет нос. Это долго и муторно – утаптывать вату, но зато потом – светлая, пустая голова. Но вчера вата не помогла. Хотя, казалось бы, что такого?

Оля шагала легко, мне не нужно было тащить ее за собой, она даже слегка подскакивала после каждого шага. Мы заходим в «Детский мир». Так, присмотреться. Вроде скидки. У меня социальная карта, надо посмотреть, что взять Оле на следующий год в первый класс. Нам на это перечислили 4000 рублей – 4000 баллов на карту.

Последние. Больше не будет. И пособия больше не будет. Потому что я вышла на работу. Мы больше не малообеспеченная семья, ура-ура! Целых 14 тысяч теперь получаю, на 6 тысяч больше, чем по пособию. Ну, и минус налоги. Минус проездной за 2000, минус обеды. Если по 150 рублей, то можно уложиться в 3000. Как раз остаются те же 8000. Зато работаю. Зато при деле. Зато в музее. Двигаю науку в массы. Мне нравится, правда. А пособие, ну, что пособие, проживем. Много не надо. Баллы есть пока, опять же. Спасибо им. Спасибо.

Пообещала Оле игрушку, недорогую. Извертелась вся. Если недорогую, то много еще останется. Я счастлива. Счастлива. Счастлива. Подожди, у меня молнию опять заело.

Оля бродит между рядов с игрушками, а я с одеждой. Только перекрикиваемся, как в лесу: «Ты тут?» «Я тут!» Принесла. «Возьмем?» Показывает. Погоди, сколько стоит? Нет, это дорого. Давай вот эту. Зато ты с ней купаться сможешь. И розовая, как ты любишь. Всего 129 рублей. Страшная, правда. Остается надеяться, что быстро потеряется. Ладно, если потом еще останутся баллы, куплю что-нибудь другое.

«Мама, я писать хочу». Пошли уже на кассу. «Это ваши деньги?» Поднимаю глаза, но не понимаю, что она от меня хочет. Кассирша показывает взглядом на купюру перед кассой, на прилавке. 1000 рублей! Я молчу. Что я могу сказать? Да, мои? Соврать? Или, нет, не мои? Глупо. Время тянется бесконечно долго. Что ответить? Ладно, пускай. Пусть будет глупо: не мои. Дура. Надо было просто: ой, спасибо! И все! Вроде и не соврала.

Но я представляю себе, что кто-то из детей потерял их, и вот-вот прибежит в слезах. Или это кассирша сама прошляпила, а потом у нее «не сойдется касса». Или многодетная мамаша-растеряша ворвется, вся в мыле. В общем, страшно. Страшно кого-то обокрасть. Вот если бы точно знать, что они ничьи. Как могут быть деньги ничьими?

Кассирша прячет деньги, и я отключаюсь. До меня пока не доходит, хорошо это для меня или плохо. Надо открыть кошелек, изобразить испуг на лице: ой, а где мои деньги? Это, наверное, все же мои выпали. Не, не могу. Молнию, молнию заело.

Оля пинает каштан на дороге, он отскакивает под колеса машины, и вместо круглого, словно отдраенного полиролью ореха на асфальте остается бело-зеленая мучнистая масса. Оля что-то щебечет, сжимая в руке новую игрушку. Мы уже давно вышли на улицу, но я все слышу слова кассирши: «В благотворительной акции поучаствовать не желаете? Мы помогаем детям из детских домов. Можно просто монетку опустить». Монетку.

Я считаю, что бы я купила на эту 1000 рублей. Можно сменку в школу. Можно два небольших набора конструктора, и даже монетка сиротам останется. «Мама, я назову ее Майями». Она уже смирилась с этой чудовищной глазастой пони, приняла ее в семью. Можно купить огромные белые банты и сарафан. «Мама, я завтра возьму Майями в сад». Можно взять четыре или даже пять упаковок сосисок. Можно сходить в зоопарк и купить мороженое. «Мама, а Майями же ребенок?» Жеребенок.  Чувствую, что я лишила чего-то детей. Чувствую, что виновата. Вата. Вата не помогает. Может, прокричать: «Эй, я ищу таких как я, сумасшедших и смешных, слышите?»

...Что-то трепещет на ветру между оградой и столбиком калитки. Даже не трепещет, приветливо машет. «Вращайте барабан!» Наклоняюсь: 500 рублей! «Ваш утешительный приз. А мы прощаемся с вами до следующей пятницы, берегите себя, и дай Вам Бог!».