От Кузьмича ушла жена. Взяла сумку с морщинистыми ручками и ушла. Нельзя сказать, чтобы она была чем-то недовольна. У кровати подкосилась ножка, и теперь в доме не осталось ни одной целой вещи. Ей показалось нескромным жить в сломанном мире, будто она была чужой. И она ушла.

Илья Кузьмич сломался давно. Его уволили с завода, где он трудился электриком. Выпускать было нечего, цех закрыли. Бывало, обнаружив разрыв трехжильного провода, он возвращал ему утраченное единство, руки быстро работали сами, думать не приходилось. Теперь провода в груди так перепутались, что он никак не мог понять, где болит и можно ли это починить. Раньше внутри была тишина, поэтому он не знал, где находится душа.

Боль была несильной, похожей на боль горшка с погибшим цветком. Но Кузьмичу стало казаться, что он не живет, а выполняет бессмысленную работу. Попробовал горькую, стало хорошо, но хватило ненадолго. Попробовал еще раз. Пить пришлось постоянно – на это уходило все время.

Потом сломался телевизор. Илья Кузьмич купил его лет тридцать назад.  Сынишка спросил: «А почему у нас нет телевизора?» Илья Кузьмич пожал плечами, но через неделю вернулся после работы поздно, с большой коробкой. Немного над ней поколдовал – и вечером Павлуша лег спать, как и все дети, сразу после «Спокойной ночи, малыши!» Долго не мог уснуть, переживая появление нового аппарата. На телевизоре теперь всегда лежала программа, детские передачи были аккуратно обведены рукой Кузьмича. «Ну погоди!» и «Трое из Простоквашино» подчеркивались красным.

Сломалось радио. Такое бывало – устройства затихали. Но Кузьмич сразу приходил им на помощь, и уже на следующий день Павлуша смотрел «Приключения Электроника», а жена варила ароматный суп с потрохами под «Трубку Мегрэ» Сименона. Теперь и сам Кузьмич молчал, молчали и аппараты.

Телефон разбила жена. Уронила трубку, когда Кузьмич с подбитым глазом ввалился в дом и упал. Трубка тоже упала и замолчала. Жена подула в нее, но это не помогло. Было тихо – тише, чем когда прикладываешь к уху морскую раковину. Павлуша любил слушать море, которого никогда не видел.

Сломалась ли кофемолка, никто не знал. Внутрь ушла кнопка, ее бы слегка подковырнуть, но Кузьмич пил теперь горькую, а жена кофе не любила. Кофемолку поставили на заваленный лишними вещами подоконник, за штору. Будто и не было ее на белом свете.

Согнулся карниз, потрескался линолеум, в коридоре на циновке обнаружилась дыра. Сиденья стульев стали проваливаться внутрь. Иногда из такого стула было трудно выбраться – ноги смешно болтались сверху. Шкафы стояли с облупленными боками.

Когда в институт уехал сын, поломки участились. Или время пошло быстрее. Каждый день происходил несчастный случай то с ручкой двери, то с краном, то с обеденным столом. Вещи становились инвалидами.  Кузьмич ничего не замечал, он смотрел внутрь, где до сих пор не мог обнаружить разрыв провода. На это уходили все силы.

А жена ничего не могла поделать. Она радовалась, что хоть кровать цела. Ночью видела сон, как поднимается по узкой тропинке в горы. Ей трудно дышать, за ноги хватают колючие лианы – из ссадин кое-где сочится кровь. Куда идти, она не понимает, просто карабкается вверх. Вдруг она срывается, катится вниз. Длинные корни деревьев – она хватается за них и повисает над пропастью. Корни, когда она всматривается, превращаются в провода и начинают рваться – из них вылезает рыжая медь.

Может, кровать тоже видела этот сон? Она тяжело завалилась на одну сторону – ножка не выдержала. Жене показалась, что это подстреленная на войне корова. Она поправила покрывало и ушла. Взяла сумку с морщинистыми ручками и ушла.

Кузьмич не сразу заметил ее отсутствие. Но через пару дней ему показалось, что в доме как-то тихо. Времени не слышно было, часы давно молчали. Стали слышны мухи. Часами кружили у липкого заляпанного окна, обнаруживая плотную тишину. Кузьмич подошел к окну, чтобы убить мух. Но движения были неуверенными, руки трепетали, как крылья бабочки, ранились о сухое колючее алоэ.

Рядом стояла кофемолка. Смотрела на хозяина единственной запавшей кнопкой. Кузьмич протянул к ней дрожащую руку, слегка поддел – кнопка выпрямилась. Воткнул по привычке вилку в розетку – проверить. Несколько оставшихся зерен запрыгали и превратились в пыльцу. Кузьмич открыл крышку – повеяло знакомым запахом утра перед работой. Он понял, что почти забыл вкус кофе. Вспомнил прежнее.

Сонный Павлуша ест бутерброд с маслом, жена перед работой жарит котлеты на обед, Кузьмич пьет крепкий кофе без сахара. Потом полчаса на троллейбусе, проходная и целый день провода. Провода и его руки. Иногда ему казалось, что провода – продолжение рук. Стоило ему прикоснуться –  медь внутри оживала, по ней бежали электроны, как кровь по сосудам. Сразу просыпались лампочки, фрезерные станки, прессы, гальванические ванны.

Руки Кузьмича щелкнули кнопкой – газ не включился. Он аккуратно прочистил каждый штырек, до блеска отполировал поверхность плиты, сварил кофе. Дрожь постепенно уходила, к рукам возвращалась память дела.

Пить кофе он отправился в комнату. Последняя табуретка сломалась на прошлой неделе, а диван, хоть и с неработающим механизмом, еще позволял сидеть. Ободранные лакированные подлокотники валялись в углу. Мягкие подушки приняли в себя больную спину Кузьмича. Было приятно пить кофе, запах будоражил. И тут он увидел застывший телевизор. Почему он так долго его не замечал? Руки потянулись к аппарату – помочь. Кузьмич никогда не думал, руки всё делали сами.

Они нащупали больное место. Лампа перегорела. Кузьмич заменил ее – рядом в тумбе до сих пор лежали запасные. Щелкнул кнопкой – телевизор включился. Он вернулся на диван и стал смотреть. Парень прилетел в Америку, стал всех убивать. Спрашивает у американца, в чем сила. Оказывается, в правде, а не в деньгах. Что же это за правда, думает Кузьмич, ради которой всех подряд убивают? Подошел, нажал другую кнопку. Террористы-смертники захватили четыре самолета. Два из них они направили в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Третий самолет врезался в здание Пентагона. «Неладно с этой Америкой», – подумал Кузьмич и переключил канал. Передача называлась «Очумелые ручки».

Он посмотрел на свои руки – они очумелые или нет? И хорошо ли иметь очумелые руки? Стало интересно. На экране из сковороды сделали часы. Перевернули посудину вверх дном, покрасили в красный, просверлили по центру дырку для часового механизма и стрелок. Приделали цифры-наклейки, шнур и повесили на стену. Кузьмич любовался чужой работой, потирал уставшие от покоя руки. Внутри кололи кусочки разорванных проводов, не больно – 30 вольт, не более, определил Кузьмич. Как в детстве, в предвкушении скорого счастья. Захотелось сделать что-то большое и нужное.

Руки потянулись к люстре. Она мигала последние полгода, потом тихо погасла. Чтобы достать больное место, пришлось починить табурет. Три удара молотком – и вывих вправлен, ножка встала на место.

Наконец Кузьмич добрался до раны. Нарушен контакт. Это как у человека перерублен нерв, и тело уже не подчиняется мозгу. Кузьмич оголил концы проводов, скрутил, а сверху наложил бинт – изоленту. Лампочка загорелась, как будто улыбнулась. Кузьмич тоже заулыбался в ответ. С высоты оглядел комнату, погрустнел. Везде было страдание. Только лампочка радовалась, но виновато. Неудобно быть счастливой, когда вокруг столько горя. Счастье обнажает горе.

Руки забеспокоились, начали перебирать вещи. Покосившийся карниз, сломанный ящик комода, утюг с вываленными внутренностями, шатающийся стол, тихая магнитола, ночник с расплавленным проводом, трехногая кровать, стулья с дырками вместе сидений, болтающиеся ручки, развалившаяся полка, остановившиеся часы с мертвой кукушкой, подтекающая батарея. Хотелось помочь, коснуться – чтобы жили. Иных пришлось похоронить в мусоропроводе: сгоревший чайник, расколотую сахарницу, сгнивший коридорный коврик, газеты с запахом селедки, искромсанный веник, свору бутылок. Кузьмич слушал, как они падали с шестого этажа, будто прощались, кто шелестом, кто гулким ударом азбуки Морзе.

Когда, обедневший, вернулся домой, тоскливо рвануло – жена ушла. Несмотря на порядок, жизнь в дом не возвращалась. Кузьмич вдруг устал. Он не знал, что делать дальше. Остался только телефон. Надо ли его чинить, да и для чего? В этом доме уже давно никому не звонили. Казалось, и диск-то уже не повернется.

Кузьмич для интереса набрал знакомый номер. Аппарат с готовностью крутился, но звука не было. Где-то замыкает. Кузьмич взял отвертку и быстро, как хирург, добрался до сердцевины. Так и есть – перепутались контакты рычажного переключателя. Руки колдовали над машиной, сам Кузьмич думал о том знакомом номере.

Как давно он его не набирал. И не вспомнил бы, если б не руки – сами повернули диск. А что если звонок на том конце провода услышали? И как там теперь, на том конце? Нет, сломанный аппарат не мог передать сигнал. Хотя чего только с техникой порой не случается. Кузьмич вспомнил несколько случаев чудесного исцеления безнадежной машины. Ему раньше приносили отказников – их не брали ни в одной ремонтной мастерской, а руки Кузьмича делали невозможное. Долгие годы потом пацан ездил на своем мопеде, грустная домохозяйка выплакивала горе стиральной машинке, а сосед гнал особую жидкость, которая заменяла ему кровь.

Окна смотрели черным. Кузьмич, вздохнув, лег спать. Перед глазами появлялись то жена, то сын. Думал о том конце провода. Надо же, почти край света, а поди ж ты – связаны проводами. Всё на свете связано проводами, электричеством – считай, энергией. Сын-то уж вырос поди. Какой он теперь? Может, с бородой, как я. Кузьмич усмехнулся, представив Павлушу, тоненькую тростиночку, с развевающейся по ветру бородой. Внутри было неудобно.

Утром Кузьмич всё не мог встать – ему казалось, что надо еще что-то починить. Вот комбайн, только вгоню в него шуруп, и жена стразу примется готовить вкусную, уютную еду. Но во сне никак не получалось найти шуруп, он все время куда-то закатывался. «Павлуша, – кричал Кузьмич, – посмотри на полу – он же только что здесь был». Но Павлуша всё не приходил, какие-то люди в коридоре не пускали его. Кузьмич стонал во сне. Жена смотрела на него грустными молчаливыми глазами.

Он не сразу понял, что звонит телефон. Потом ему казалось, что звонили час, не меньше. Наконец он выбрался из бездны, сел. Телефон звонил. Долго морщил лоб, вспоминал исчезновение жены и вчерашний день. Телефон не унимался. Как будто наблюдая за собой в кино, подошел к телефону и, как будто в этом не было ничего необычного, сказал просто: «Алло!» Взял трубку и сказал.

– Пап, ты звонил? Был какой-то звонок, а потом тишина в трубке. Я подумал, вдруг ты. Всю ночь вспоминал всякое… Помнишь, как ты мне самолетик сделал, почти как настоящий, на радиоуправлении? Ни у кого такого не было. Все ребята завидовали. Или как мы с тобой скворечниками увешали лесок около мастерских? Думали еще, понравятся скворцам наши домики или нет. С мамой ходили проверять – понравились, ни одного пустого! Да-да, и про робота помню, он еще норовил вместо мусора мои тапочки зажевать… Слушай, мы тут подумали… Через месяц к тебе вылетаем. Ты не волнуйся, мама у нас. Илюша родился, она нам помогает. Вот месяц ему исполнится, и мы к тебе. Он у нас богатырь, весь в деда. Не хандри! Скоро увидимся!

Кузьмич какое-то время вертел в руках трубку, потом медленно положил на место. Двигаясь, как будто понарошку, достал ящик с инструментами. Откуда-то вытащил кусок фанеры. Богатырь… Богатырю конь нужен!

И наглое солнце залило лучами пол, стол, стены, руки Кузьмича, самого Кузьмича, торжествуя победу.