Погода была по-осеннему «колюча». Ветер трепал линии электропередач. Отчего, – хорошо было видно, как соприкасаясь между собой, – они сыпали желтыми искрами на землю.

Люди шли, закутавшись в одежды; подавшись вперед – под напором холодных порывов воздуха.

Так, сидя в купе вагона, скучал и ждал отправления поезда с Белорусского вокзала, что на Тверской заставе, Сергей Матвеевич Лисицын. Он уезжал из Москвы в свой родной Смоленск, где он работал и жил.

«Как же скучно… – думал про себя Лисицын, сидя у окна и нервно проводя ладонью по лицу, – хоть бы отправление уже, было поскорее, что ли…»

– Простите… – услышал он позади себя приятный женский голос.

Лисицын круто обернулся. В дверях купе стояла женщина лет тридцати пяти-сорока. Ее лицо, имело простую, ничем не примечательную внешность. Правильное лицо, чуть удлиненной формы, – должно быть, от худобы, – чуть тронутые оспой ровные щеки. Лицевые кости, чуточку выпирали – что придавало ей несколько изможденный вид. Нос был прямой, губы чуть полноватые, придававшие новоявленной спутнице скорбный вид. Белокурые волосы ее, зачесанные на прямой пробор, были собраны на затылке в густой хвост и заколоты металлической заколкой с автоматическим замочком, стилизованной «под золото». Единственное, что во внешности этой женщины очаровывало – были ее глаза, под красивыми ломаными бровями. Лазурные глаза, с длинными ресницами… но опять же, какие-то грустные, потухшие.

На ней было черное платье с длинными рукавами, доходящими чуть ли не до половины ладоней. Кожаные туфли на ногах были черного цвета, на небольшом каблучке. Через плечо у нее была перекинута темно-синяя спортивная сумка.

– Вы позволите… – еще раз спросила она, смотря на Лисицына кротким взором.

– Конечно, конечно. – любезно отозвался тот. – Проходите.

Женщина устало села на сиденье напротив, поставив свою сумку рядом с собой.

На несколько секунд в купе воцарилось молчание; обычное, какое бывает, когда в поезде едут незнакомые друг другу люди.

– Ох, и погода… – первой нарушила тишину незнакомка, – и ветер, и ветер.

– Да… – лениво ответил из своего угла Лисицын.

Опять наступило неловкое и тягучее молчание. Наконец по вокзалу объявили об отправке поезда «Москва-Смоленск», и, сначала, медленно, по-черепашьи, он начал набирать ход. Постепенно, увеличивая ход, поезд увозил Лисицына домой. Он даже откинулся на мягкую спинку сиденья от облегчения.

– Ну, вот, через четыре часа будем на месте, – ни к кому не обращаясь, проговорил он, посмотрев на свои часы.

– А вы из Смоленска? – робко полюбопытствовала сидящая напротив незнакомка.

– Да, – односложно выговорил Лисицын и уставился в окно.

– А вы? – тут же отведя взгляд от окна вагона, машинально спросил он, чтобы не показаться невежливым.

– Тоже из Смоленска. – с готовностью отвечала она. – В смысле, родилась в Смоленске, а живу в Москве.

Лисицына поразила ее наивность, какое-то сермяжное простодушие.

– А в Смоленск чего же?..

– Мама у меня там, в общем… вот. Пришлось ехать. Еще сестра старшая там же живет.

На мгновение Лисицыну показалось, что лазурные глаза незнакомки, и без того грустные, стали блестящими.

Заметив взгляд Лисицына, она скоро провела под глазами ладонью, и продолжала, как ни в чем не бывало.

– Простите, но… я вас где-то видела… может, ошиблась.

– Может быть… – небрежно ответил он, – собственно, я художник.

Ее, до этого грустные глаза, так и просияли. Уголки губ в милой улыбке поднялись вверх.

– Лисицын?

– Лисицын.

– Сергей Матвеевич?

Он утвердительно кивнул.

– Знаете, у вас замечательные картины! – восхищалась его попутчица. – Что-то «нестеровское»…

Лисицын благодарно улыбнулся и вдруг спохватившись спросил:

– Позвольте спросить ваше имя?

– Мария.

– Весьма рад, Мария. – совершенно искренне произнес он. – А насчет сравнения, это вы слишком…

– Нет-нет, – покачала она головой, – это правда. Я была в салон-галерее Союза художников. Какие лица, какие эмоции, а колорит!.. Нет, вы как знаете, а я останусь при своем мнении.

За окном стояла привычная, «поездная» перспектива. Одни луга сменялись другими, другие третьими. Попадались леса, с волнообразными темными вершинами. И бесконечные телеграфные столбы, от которых рябило в глазах.

Мария выпростала из своей спортивной сумки нехитрую снедь. Булка черного нарезного хлеба в целлофановом мешочке, копченое сало, пластиковую полуторалитровую бутылку ягодного морсу.

Лисицын продолжал глядеть невидящим взором в окно. На его уже немолодом лице лежала тень задумчивости. Темные глаза, под нахмурившимися русыми бровями, были предельно серьезны. 

– Сергей Матвеевич… – мягко позвала его попутчица Мария.

Лисицын встрепенулся и вопросительно посмотрел на нее.

– Угощайтесь, не стесняйтесь. – радушно предложила она.

– Благодарю.

Он взял ломоть хлеба, положил на него небольшой кусочек сала и стал неспешно есть.

– Подождите, что же это я… – вдруг что-то вспомнил Лисицын, поднялся и полез за своей дорожной сумкой, мирно покоящейся на верхней полке. 

Поставив ее на сиденье, он стал доставать оттуда жареную курицу, консервные банки с килькой, сырокопченую колбасу, плавленые сырки.

– Складчина, – просто ответил Лисицын и улыбнулся. – Теперь вы угощайтесь.

– Спасибо, – отозвалась Мария и тоже улыбнулась.

Лисицын взял нож и быстро нарезал курицу. Также быстро он открыл консервы.

– Берите, Мария. – услужливо предложил он. – Простите, приборы забыл, – и с этими словами он опять полез в свою сумку.

Вытащив оттуда две вилки, он протянул одну Марии.

– Спасибо вам, Сергей Матвеевич, – смущенно поблагодарила она.

Какое-то время они, молча ели под мерный стук колес. Вдруг Лисицын, решил задать, всю дорогу мучавший его вопрос. Тщательно промокнув губы, клетчатым носовым платочком, он спросил:

– Мария, можно вас кое о чем спросить?

– Спрашивайте. – с готовностью проговорила она, жуя кильку в томатном соусе.

– Если не хотите, не отвечайте мне. – сразу предупредил Лисицын.

Она кивнула.

– Я понимаю, что это не мое, – на слове «не мое» Лисицын сделал нажим, – дело, но… что вас все-таки заставило ехать в Смоленск?

Мария, отложив вилку в сторону, и выдержав положенную паузу, отвечала минорными нотами в голосе.

– Знаете, Сергей Матвеевич, в Смоленске, как я уже говорила,  у меня родители, мама, а также сестра. В Москву переехала, когда замуж вышла. Там у меня и муж, и дети, и работа. Я флористка, в цветочном магазине.

Лисицын внимательно ее слушал, не перебивая.

– А мама, – продолжала Мария, – мама болеет, понимаете…

– Я могу помочь? – как-то сразу выпалил Лисицын, даже сам от себя немного не ожидая такой прыти. 

– Что вы, Сергей Матвеевич, что вы… – отчаянно запротестовала она, – не нужно.

– Все упирается в деньги? – догадался тот и спросил. – Сколько?

Она начала было опять отказываться, но он жестом руки остановил ее.

– А все-таки? – переспросил он, по-прежнему глядя на нее в упор.

Мария назвала сумму. Лисицын потер ладонью правой руки щеку, что-то обдумывая свое…

– Кажется, я смогу вам помочь.

– Не надо, Сергей Матвеевич, миленький, мне очень неловко перед вами, – напрасно отказывалась Мария.

Лисицын слегка улыбнулся, посмотрев на нее. Только улыбка у него вышла грустноватая, сообразно обстоятельствам.

– Да вы, собственно, мне ничего и не должны будете, – успокоил ее Лисицын.

– Как?.. – не поняла она, растерянно моргая глазами.

– А вот так. Я вас напишу, хорошо?

– Нет, что вы, – решительно замотала она головой, – какая с меня натурщица-то.

– Не скажите…

Она сникла и лишь неопределенно пожала плечами.

– Отлично! – обрадовался Лисицын и вытащил папку с акварельной бумагой из сумки, – Так. Карандаш здесь. Приступим…

Он делал остро очиненным графитным карандашом этюд портрета. Неспешными, даже ленивыми движениями, прорисовывал контуры лица; ее ломаные брови и лазурные глаза – необыкновенно красивые и необыкновенно грустные. 

– Так-так… это мы сейчас… – говорил себе под нос художник, слегка склонившись над своею работою.

Мария сидела напротив, не шелохнувшись и смотрела прямо на Лисицына.

 «Да, – думал про себя Лисицын, коротко бросая взгляды на Марию и пальцем, нанося растушевку, – это будет необыкновенный портрет; я знаю. Что-то мне подсказывает…»

***

Когда поезд подходил к Смоленску, за окном было уже темно.

– Ну, вот и готово. – с облегчением протянул Лисицын, укладывая карандаш и бумаги в сумку.

– Можно посмотреть? – попросила Мария, склонив голову набок.

– Э, нет, голубушка… это лишь набросок, этюд, а вот… – он сделал вескую паузу, – а вот, когда будет картина, вы ее обязательно увидите. Не сомневайтесь.

– Спасибо, – смущенно ответила она и тоже стала собираться.

– И еще… – серьезно обратился он, – мне будет нужен номер вашей банковской карты, куда бы я мог перевести вам деньги за картину.

Она спросила номер телефона у Лисицына и быстро отправила ему номер своей карты.

– Отлично, – кивнул Лисицын, получив на своем телефоне входящее сообщение, – «*** Конькова Мария Вячеславовна».  

                      ***   ***   ***

Домой Лисицын пришел в бодром расположении духа, хотя и уставший. На пороге его встречала жена, Лидочка. Одногодка своего мужа, она была полна обаяния, которое сильнее чувствуется в женщине, когда ей за сорок. 

– Ну, наконец-то, а то заждались уже… – с добродушным укором проворчала она и крепко обняла мужа, запечатлев сердечный поцелуй.

– Как вкусно пахнет… – полюбопытствовал Сергей Матвеевич, снимая свое кожаное пальто и вешая его на один из металлических крючков, прикрепленных к стене прихожей, – никак, грибы…

– Они самые, со сметаной и картошкой, – похвалилась Лидочка, хитро прищурившись, – все, как ты любишь.

Лисицын, польщенный кулинарным изыском жены, пошел умываться.

Как приятно после дороги ощутить тепло и уют родного дома, свежесть воды, которой Лисицын старательно умывался, да и… саму легкость, почти невесомость, какая бывает только тогда, когда возвращаешься в родные пенаты.

Покончив с умыванием, Лисицын переоделся в домашнее, и с видимым удовольствием принялся за ужин.

– Скажи-ка мне Лидочка, – немного озабоченно спросил у жены Лисицын, вдруг перестав есть, – а где у нас Настя?..

– На факультативе, – буднично ответила она, суетясь у плиты.

– Темнишь ведь, мать… – как-то сразу посуровел Лисицын и отложил в сторону вилку.

– Да Господи, что мне «темнить»… – быстро обернулась она, – ты как скажешь, прямо не знаю…

Вдруг послышался звонок в дверь.

– А вот и Настя, должно быть… – облегченно выдохнула Лидочка и побежала отворять дверь.

***

– Па, когда уже академика-то получишь? – спросила Настя у отца, сидя за ужином.

– А чем тебя… – Лисицын потянулся за хлебом в хлебнице, – чем тебя член-корр. не устраивает, а?

– Устраивает, но…

– Тщеславие.

– Зачем?..

Лидочка внимательно слушала их разговор, сидя за столом. Она вообще любила слушать, когда отец разговаривал с дочерью. Это были редкие, но очень-очень ценные минуты для их семьи.

– Ты знаешь… – Лисицын отодвинул от себя пустую тарелку, – для художника, если он художник, главное – его творчество.

– Па, ну а как же?.. – не унималась Настя, жуя бутерброд из шпрот.

– Это… так. Награды для того и награды, но…

– …но творчество выше! – закончила за отца дочь и добродушно засмеялась, перефразировав его, который часто выражал оное утверждение.

Дочь Лисицына училась в одиннадцатом классе и готовилась к успешной сдаче ЕГЭ. Постоянные факультативы, усердные занятия в школе, и все для того, чтобы сдать государственный экзамен. К художеству она была равнодушна. Да, по сути, она ко всему была равнодушна. Иначе говоря, относилась ко всему – «никак». Надо было хорошо учиться – она училась; надо было хорошо сдать экзамены в школе – она их сдаст; чтобы хватило баллов поступить в институт на «бюджет» – она и поступит в институт на «бюджет». На большее она не хотела рассчитывать; училась так, чтобы хорошо окончить школу и чтобы этого хватило к поступлению в alma-mater без каких-либо проблем. Зачем еще что-то?

    

                      ***   ***   ***

Прошло месяца два с лишним как Сергей Матвеевич Лисицын работал над своей картиной. Как-то, работая в один из дней, над портретом Марии Коньковой, к Лисицыну в комнату зашла дочь.

– Ух, ты!.. – изумилась Настя, расширив свои большие темные глаза.

Лисицын обернулся на ее голос.

– Да…

– Это… – начала, было, Настя.

– Срочный заказ. Очень срочный. Поэтому… – Лисицын как можно мягче попросил, – Настя, если можно…

– Да, конечно… – и дочь, пятясь, неслышно вышла, затворив за собою дверь в комнату.

***

Сергей Матвеевич Лисицын работал напряженно. Если честно сказать, то он всегда работал так; полностью растворяясь в работе. Но сейчас было другое. То он просто писал: для выставок, частных коллекций; а то… когда его работа действительно могла принести настоящую пользу для человека.

Ел урывками, все время пропадая в своей комнате, – она же была мастерской, – работая над портретом Марии Коньковой.

                      ***   ***   ***

Через полтора месяца, портрет был полностью завершен. Лисицын отошел в сторону, чтобы посмотреть на свою работу со стороны. На картине был изображен портрет молодой женщины в черном платье с длинными рукавами. Руки ее, мирно покоились на коленях. Все в ее внешности было покойно и даже кротко: ломаные брови, грустные, красивые лазурные глаза, под длинными ресницами. Аккуратно зачесанные белокурые волосы на прямой пробор. Ах, да… покрытое оспинками, чуть удлиненное лицо и довершавшие трогательно-кроткое выражение, чуть полноватые губы; действительно, все это вместе взятое, несло в себе, что-то «нестеровское»…

– Настя, Лидочка, идите скорее сюда! – спешно позвал их Лисицын, от волнения слегка пританцовывая на месте.

         

                      ***   ***   ***

– Ну, так… – спросил Лисицын у своего очень хорошего приятеля – коллекционера  Истомина, которого художник пригласил с визитом накануне.

Истомин подошел к картине и присмотрелся.

– Да… «нестеровское» есть… что-то. Я думаю, тысяч на *** потянет. Я готов приобрести ее.

– Ну, вот и отлично! – удовлетворенно потер руки Лисицын и встал с кресла.

– Сергей Матвеевич, если не секрет, – решил полюбопытствовать Истомин, тоже поднявшись, – с кого писал портрет?

– Не могу сказать, Пал Палыч…  

Истомин недоуменно вскинул брови.

– Ну ладно, тогда я завтра деньги занесу. Хорошо?

– Устраивает, – кивнул Лисицын.

                      ***   ***   ***

На следующий день Истомин принес Лисицыну обещанную сумму денег за «Незнакомку» (так называлась картина).

Дома кроме Лисицына была только его жена.

– Ну, все, Пал Палыч, спасибо тебе большое, – поблагодарил его тот, крепко пожав руку.

Неожиданно раздался звонок в дверь.

Лидочка, как впрочем, и всегда, пошла, отворять дверь.

– Да вы проходите, – послышался из прихожей ее настойчивый голос, – он как раз дома. Проходите…

***

– Здравствуйте, Сергей Матвеевич, – поприветствовала его, его бывшая попутчица Мария, стоя на пороге комнаты. Ее лицо и без того бывшее грустным, стало еще более страдальческим. Оно еще сильнее осунулось. Глаза были еще более тусклыми, чем тогда, в поезде «Москва – Смоленск».

Одета Конькова была в черную шифоновую юбку, чуть выше колен; в серый свитер с вертикальными косичками, из-под которого виднелся бирюзовый воротничок шелковой блузы.

– А-а-а!.. – приятно изумился Лисицын, неожиданно узрев перед собою, свою бывшую попутчицу и натурщицу, – вот и наша «Незнакомка» пожаловала. Знакомьтесь, Пал Палыч…

Истомин тепло поприветствовал Конькову.

– Ну-с, Мария Вячеславовна, – и Лисицын, взяв 1/2 часть средств за картину, – которые он еще не успел убрать в маленький несгораемый сейф до поры до времени, стоящий в самом углу его комнаты на полированном столике с книгами, – вручил ей, – как и обещал…

Мария лишь коротко покачала головой на это.

– Не нужно, Сергей Матвеевич…

– Как?.. – смущенно проговорил он, все еще протягивая деньги Коньковой.

– Вы знаете, мама… – и Мария закрыла рот рукой, дав волю чувствам.

Наступила звенящая, напряженная тишина. Только прерывистые всхлипывания Коньковой, нарушали ее.

– Мария Вячеславовна, пожалуйте… – спохватился вдруг Лисицын и предложил ей сесть на стул, – что же вы, стоите…

Истомин же мялся на месте, как бы желая откланяться, так как почитал свое присутствие сейчас лишним; все же по просьбе Лисицына, он ненадолго задержался, лишь оставив его и Марию в комнате. Сам же Истомин, по приглашению же Лидочки Лисицыной, решил скоротать время за чаем с горячими оладьями и малиновым вареньем, покуда Лисицын беседовал с Марией Коньковой.

                      ***   ***   ***

– Вот и все, Сергей Матвеевич, – досказала она, шумно вдохнув воздух и вытирая слезы тыльной стороной ладони, – еще на прошлой неделе… кстати, вы верно удивлены, как я вас нашла? – неожиданно переменила разговор Конькова и видя, что Лисицын молчит, думая все о своем, продолжала, – мне ваш адрес дала мамина соседка по подъезду, Алевтина Федоровна…  

  Лисицын, сидя напротив, немного оживился от услышанного и сказал:

– На главпочтамте работает, да…

Та утвердительно кивнула.

– Подруга моей жены… да…

Вдруг Лисицын посерьезнел и снова произнес:

– Ну, что же, Мария Вячеславовна…

Конькова неожиданно поднялась.

– Я пойду, Сергей Матвеевич. Извините меня еще раз. – и она уже собиралась выйти из комнаты.

– Постойте, куда же вы?.. – подскочил Лисицын, схватив в охапку, лежавшие на книжном шкафчике деньги, куда он их сам и положил, – вот, возьмите, Мария Вячеславовна, вы совсем забыли…

Та лишь коротко покачала головой.  

– Картина… и вправду очень красивая…

Лисицын же лишь возмутился на ее поведение.

– Да что там картина… возьмите деньги! Вы их заслужили.

Она все упиралась. На что Лисицын отвечал так, едва сохраняя самообладание и ходя по комнате взад-вперед:

– Скажите пожалуйста! Слыханное ли дело! У вас же есть семья. Есть?

Она кивнула, недоумевающее смотря на него своими красивыми лазурными глазами.

– Сколько детей у вас?

– Два. То есть, двое.

– Учатся? – не отступался тот.

– Один в школу ходит, другой в сад, но…

– Никаких но! – подлетел он к ней, от чего последняя немного шарахнулась, –  Возьмите эти деньги, и пусть они принесут пользу вам и вашей семье, в той мере, в какой я хотел принести свою пользу вам. Тем более, вы сами мне говорили, что поиздержались, когда ездили к семье в Москву и обратно.

– Да, но… – хотела она возразить.

– Возьмите их… – умоляюще попросил ее Лисицын и добавил, – и работать вам по специальности, коллега.

На это замечание Мария, впервые широко улыбнулась, и таки приняла деньги из рук художника.   

  Стоит сказать, что по причине тяжкой болезни своей матери, Мария Вячеславовна Конькова была вынуждена ходить за нею несколько месяцев, наряду со своей старшей сестрой; из-за чего ей пришлось оставить работу в столице. Лисицын, назвав Конькову коллегой, разумел то, что та была, по собственному ее признанию – искусствоведом по специальности. Вот почему она хорошо разбиралась в живописи и была знакома с работами Сергея Матвеевича Лисицына. Истинно, это была ее родная стихия.

              

                      ***   ***   ***

После вышеописанного, Мария Вячеславовна Конькова спешно засобиралась домой, сославшись на то, что и так отняла много личного времени у Лисицына.

– Что вы, – отмахнулся тот, когда они вышли из комнаты-мастерской, – что вы, Мария Вячеславовна… может быть, чаю?

Та вежливо отказалась.

В таком случае, Лисицын попросил не отказать ему в маленьком одолжении; на что та, с легким недоумением на лице, лишь коротко пожала плечами.

***

– Пал Палыч, – повторил Сергей Матвеевич Лисицын свою просьбу товарищу, – доставьте Марью Вячеславовну туда, куда она вам укажет.

– Охотно, дорогой Сергей Матвеевич, – живо отозвался Истомин, одеваясь в прихожей; по-видимому, на него благотворно повлиял выпитый чай с вареньем и оладьями, – охотно.

Как видно, Сергей Матвеевич Лисицын в очередной раз проявил предусмотрительность, если угодно, предосторожность; ибо сумма, которую он заслуженно вручил своей «Незнакомке», была немалой, поэтому было бы поистине глупо, если бы она разгуливала с ней по улице одна.

***

Лисицын стоял у окна своей комнаты на четвертом этаже, и смотрел на улицу.

– Сережа, а кто она? – спросила его Лидочка, неслышно зайдя к нему в комнату и теперь стоя возле него у окна. За их спинами стояли холсты: как обрамленные, так и нет, как готовые работы, так и еще находящиеся в стадии этюдов, угольных зарисовок, работ, покрытых грунтом и на которые Лисицын уже начал наносить масло и исподволь облекать их в картины.    

                        

                      ***   ***   ***

– Жалко… как жалко… – повторила Лидочка, по-прежнему стоя возле мужа.

– Да, – тихо отозвался он, – не успел я. Не ус-пел…

И вдруг он стал мерить шагами свою комнату, оставив Лидочку в замешательстве стоять у окна.

– Лида, ты знаешь, – неожиданно остановился он на середине комнаты, растопырив пальцы правой руки, приподнятой  в локте и… – теперь я, кажется, знаю, что чувствуют хирурги, – тут он сжал пальцы в кулак, – когда, в общем… они «теряют» своих больных. В кои-то веки…

Тут он, не договорив, снова подошел к окну, явственно наблюдая, как ярко пылала вечерняя заря на небосклоне лилового неба. Лидочка же, продолжавшая  стоять рядом, ничего не говорила, а лишь молча, смотрела на своего мужа, который продолжал смотреть с четвертого этажа своего дома, что на 1-м Рачевском Переулке, за пылающей зарею, которая лучами своими, будто мазком, подергивала оконные стекла в шафрановый цвет. И думал, думал…