– Здравствуй, время, – с особым отчаянием в голосе произнес вполголоса старик девяносто девяти лет, пристально глядя на часы в полусидящем положении. Спустя некоторое время он медленно перевел свой пустой взгляд на календарь, на дату его рождения, после чего перед ним тотчас же все вещи слились в целое, словом, он практически ослеп. В то время мир представился ему в размытых, тусклых тонах, ему было ужасно плохо, его сознание на миг покинуло его, слеза скатилась по его уже не гладкой, когда-то бывалой нежной щеке. Он медленно поднес собственную руку к своему лбу, усеянному множеством морщин, и еще более предался вполне заметному отчаянию.

Внезапно дверь в маленькую комнату, где благовоние тот же час распространилось по всем углам его довольно уютной коморки, растворилась. Женщина поспешно вошла в комнату, тотчас же закрыв своей рукой дверь, с целью скорее прекратить поступление звуков, издававшихся с первого этажа их дома. Это была женщина сорока лет, ее ручьем бежавшие вниз волосы расположились на ее бледной, слегка открытой шее, впалые щеки производили грустное впечатление, вызывавшее порой у некоторых чувство жалости, но чаще всего к подобным утверждениям Анфиса Никаноровна относилась с особой учтивостью, которая в глубине души едко корилась ею самой. Все ее родственники противоречили всем, установленным ею правилам, а правила надо заметить были практически невыполнимы, в общем она была сурова. Она по собственному обыкновению вставала рано утром в пять часов, и нисколько не позднее, ведь в последствиях это могло привести к долгим раздумьям над жизнью, это явлению столь сильно перешло в привычку, отчего нарушать его было уже делом незначительным. Лишь по одной причине сегодня она встала ранее обыкновения, по причине празднования знаменательного события, дня рождения.

– Иван Прокофьевич, здравствуйте, вновь… спешу вас обрадовать! – сказала Анфиса Никаноровна, медленно опуская вниз поднос со стаканом воды, возле которого находилась маленькая коробочка, обернутая подарочной бумагой яркого цвета. – Пришло письмо, которое вы отправляли неделю назад Бульварову Петру Васильевичу, – отрывисто произнесла вслух Никаноровна фамилию Петра Васильевича, прищурив глаза, которые пристально смотрели на маленький конверт.

– Что пишет? – сказал он ей, с равнодушным выражением лица, и несколько с суровостью в его сиплом голосе, а слова медленно исходили из его искривленных губ. Видно, суровость и строгость передалась наследственно и Анфисе Никаноровне от ее же деда.

Здесь Анфиса четко и медленно прочитала письмо, написанное судя по еще не засохшим чернилам вчерашним вечером. Вам необходимо знать все же на какую тему было написано данное письмо. Расскажу вкратце. «Здравствуй, любимейший мой Иван Прокофьевич … (здесь длились долгие извинения за долгое ожидания его ответа, и причины, из-за которых ему пришлось отложить ответ на просьбу друга) в общем, я согласен ты меня действительно убедил, и я обязан помочь тебе в этом, денежные средства я отправлю тебе позже, и другие вещи, я уверен, что у тебя выйдет достичь цели, кстати. С днем рождения! Твой лучший друг и напарник по официальным делам, Петр Васильевич Бульваров». чуть ниже была оставлена подпись самого Бульварова, он любит всегда оставлять после содержания его письма собственную подпись, подтверждая тем самым достоверность его личности.

– С днем рождения, Иван Прокофьевич, желала вас поздравить ранее, но письмо вы ожидали более, нежели поздравления. – С ухмылкой на лице добавила Анфиса Никаноровна, после чего вытащила из-за угла комнаты коляску, на которой обычно перевозили самого пожилого члена семьи, нашего героя, Ивана Прокофьевича.

–Что-ж, садитесь, вас ждут.

Иван удобно расположился в собственной коляске, и отправился в столовую, где действительно ожидало его огромное количество людей, смотревших на него с веселым выражением лица, но лишь на одном лице выступали очевидные всем признаки грусти, не свойственные детям. Это был ребенок одиннадцати лет, но при раскладе его внутренних размышлений, я не в праве называть его ребенком. Это был, возможно мудрый старик, в облике маленького, невинного мальчишки. Он взирал на мир с абсолютно другой стороны, а с собственными познаниями делился с кем-либо. Шахматные игры, длительные прогулки в саду, нахождение в собственной коморке, и ко всему этому чтение классической литературы, с особым увлечением он изучал науки, но более интересной ему показалась химия, решение задач с помощью химических формул предоставляли ему некое чувство радости, достатка чего-то, отчего он чувствовал себя полноценно счастливым. Формулы, химические элементы, книги по химии находятся у него в полках, в шкафах, на столе, на подоконнике, формулы, развешенные на стенах. Он имел одну маленькую книжку по химии, с которой, бывало, засыпал, а на утро просыпался с книгой в руках, иногда бывало, что книга на утро вовсе лежала на полу, или за кроватью, после долго приходилось ему искать ее в обеспокоенном состоянии. Множество изобретений находилось у него в комнате его собственного производства, тем самым ему удавалось несколько разнообразить его жизнь. Занятия подобного рода предоставляли ему особую возможность – чувствовать те глухие, но все же звучащие в его душе нотки веселости, ведь день их проходил однообразно и скучно.

– С днем рождения! – волна громких голосов разлилась в ту же минуту в столовой, когда изнуренное лицо Ивана Порфирьевича выглянуло из стеклянного окошка двери.

– Благодарю! – и тут слезинка снова покатилась по его морщинистой щеке, вскоре, скатившаяся на его же ладонь. Он слегка улыбнулся, а легкая улыбка означало нечто большее, ведь это являлось редчайшим явлением, редко доводилось кому-либо видеть его с улыбкой на лице. Он медленно переводил собственный взгляд с одного на другого, и внезапно увидел среди всех счастливых лиц, грустное, понуренное личико, очевидно, это было лицо Михаила, ведь кроме него и не было в семье детей, к тому же мальчишек.

Когда трапеза завершилась, Иван Прокопьевич предложил Михаилу прогуляться с ним в саду, на что мальчик невольно ответил соглашением, сам не заметив того, ведь на тот момент главным для него являлось прикрыть свое заплаканное лицо, он не желал, чтоб дед узнал о том, что произошло с ним до обедни.

– Что произошло? Отвечай! И не смей врать! Я разве учил тебя вранью, или чему-то подобному лжи? Скверно будет, если ты солжёшь, ведь мы с тобой все же обсуждали… – строгим тоном произнес во весь голос старик, обращаясь к Мишелю, но взор его был наведен вовсе не в его сторону, а напротив куда-то в даль, что привело Михаила в еще более встревоженное положение. Вскоре старик медленно повел взгляд собственный на Мишеля, который по-прежнему не мог прекратить изливание своих слез, бежавшие безостановочно, и с каждым разом стекавшаяся слеза вниз по его щеке, попадала на его губы, и уже привычную ему тогда горечь он почувствовал вновь. Поражение, смятение, нечто ужасное в тот момент отразилось на его лице, глаза расширились в размерах, внезапно вниз хмуро наведенные брови, расслабленно возвратились в первоначальное положение, уже более не возвращаясь на прежнее место, уголки губ тот же час скатились вниз, выражая лишь отчаяние, грусть, печаль и непреодолимое, овладевшее им в то мгновение, ужасающее уныние.

– Я … я… мне, то есть, вам, то есть мне и вам… Эх. – неуверенность в собственных чувствах, а может стыдливое ощущение собственного поступка в той ситуации разочаровала его и не сдержав собственных эмоции позволил он самому же себе пустить слезы, при том невольно покатившиеся по его щеке. Не знаю, правда, не знаю, не в силах определить причину подобного события, но знаю лишь одно, что овладела им неуверенность, страх, и чувство, которое на мгновение тебя посещает, и внезапно, абсолютно внезапно тебя покидает, после чего ты долго предаешься забвению, затем переходишь к длительным раздумьям, которые ты сам не в силах объяснить самому себе, и в конце всего произошедшего с тобой, тебя тревожит лишь одно «что это было? Я не знаю… но это было довольно приятно», никто не в силах определить это чувство, в число которых непосредственно вхожу и я. Наш герой по-прежнему ощущал необъяснимое никому чувство, вскоре которое рассеялось, и более не посещало его.

– Я думаю, что тебе необходимо успокоиться, и сказать все же что произошло.

– Да, – после данного слова последовало долгое молчание, которое длилось более минуты, но вскоре, к особому счастью Ивана Прокофьевича, тишина, окутавшая их на некоторое мгновение, прервалась внезапным всхлипываньем маленького мальчишки. – Да, я просто беспокоюсь, что когда-то наши прогулки по саду могут прерваться, и это вполне вероятно, ведь вам уже девянос-девяно-девя…– он так и не сумел закончить предложение, не дождавшись полного ответа на его вопрос, Иван Прокофьевич велел ему направить его к высокому обрыву, который находился довольно далеко от поместья Прокофьевича, указав ему его же дрожащим, указательным пальцем на светлеющую даль.

– Я понял, можешь не изъясняться, довольно.

Вскоре они оказались на обрыве, вид с которого заставлял задуматься о чем-то важном, а мальчишке с мыслями уже давно не детскими, давно пришло на ум нечто необыкновенное. Его мечтательность, скорее всего и являлась истоком всех его философских размышлений, ведь лишь позволь ему взглянуть на небо, он увидит нечто особенное, что не увидит никто все, потому что «Нет, не вижу, фантазии не хватает, скорее всего».

–Так вот, тогда, когда мне было, сколько и тебе у меня был дед, мудрый дед, любил я его безумно. Он был стар, и скоро я узнал, что он ушел, грустил долго, но это нисколько не помогло, нисколько, естественно я ужасно скучал по нему, ведь он был единственный, кто мог поддержать со мной разговор, словом, я его любил больше всего на свете, больше всех. А эта утрата, отразилась на моем состоянии, более двух лет, а может и более я не улыбался. Дед знал, что осталось немного, поэтому перед уходом дал мне несколько наставлений, но одно было наилучшее, мне кажется. «Время мчится ужасно быстро, остановить его невозможно, не при каких обстоятельствах, а порой ужасно медленно, ты не в праве вовсе им управлять, ты не в силах остановить, ты не в силах ускорить, тебе подвластно лишь одно - окрасить его в новые цвета, изменить ноты с грустных на веселые, добавить деталь к рисунку и после не ощущать ужасную боль, заполняющую твою душу к концу нашей жизни.»

Поздним вечером, когда наступили сумерки они отправились в их дом, где находились и взволнованно ожидали мать мальчишки, и все остальные.

***

С того момента, как они посещали пространства обширные, прошло более пяти месяцев, и к тому же времени наш Иван Прокофьевич занемог, заболев тяжелой, практически неизлечимой болезнью. В маленькой их деревне было небольшое количество врачей, и к этому же были неспособными врачами, так сказать, не состоявшимися, излечить какую-либо болезнь приходилось им с особым трудом, а на упреки и осуждения наших местных жителей, отвечали довольно кратко, подобным образом: «Мы вас вылечили? Вылечили! Так что…» (и здесь они обычно добавляли резкие движения рукой в противоположную им сторону, что означало, чтоб они скорее покидали территорию больничного двора.) Возможно, вас на данный момент мучает лишь один вопрос, отчего автор решил, что осуждения буду направлены в сторону врачей, да и вообще почему они будут возникать? Я отвечу, все, потому что после выздоровления от одной болезни, приходили в следствии другие, которые еще более прежней болезни предоставляли муку, и боль. А это все оттого, что лечили они их способом ненормальным.

– Как твое самочувствие? «Нормально?» – дрожащим голосом произнес вслух мальчишка, слегка прикасаясь своею нежною ладонью до высокого лба его деда, а лоб его весь был в маленьких каплях пота.

– Честно? – здесь мальчишка сделал два настолько сильных и резких движения головой, отчего волосы его тотчас же приняли вид неухоженный. –Не очень хорошо.

– Ясно. Но ты, поправишься, я верю, слышишь, ты поправишься!

– Я надеюсь, а сейчас можешь меня оставить одного… пожалуйста.

– Да, конечно!

– Хотя, постой! – сказал вполголоса Иван Прокофьевич, когда Миша уже было собирался закрыть дверь в комнату.

Мальчик проворными шагами приблизился к Ивану Прокофьевичу, и спросил у него «Что произошло?».

– Точно, как же я мог забыть! Ведь мне уже Бульваров должно быть отправил.

– Что мог забыть? «Что отправил?» – с недоумением сказал мальчишка пристально вглядываясь в глаза деда, которые спрятались за большим лбом, направленным вниз.

– Я вспомнил, позови, пожалуйста, Анфису Никаноровну! Скорей!
–Хорошо. Интересно, что происходит, – сказал Михаил уже вполголоса, быстро направляясь в сторону столовой, где по особому обыкновению нашей героини Анфисы Никаноровны, и для нашего Михаила тетушки, сидела и внимательно проводила взглядом каждую строчку книги, которую крепко держала в руках. Сняв очки, она по повелению Ивана Прокофьевича тот же час отправилась в его комнату за мальчиком.

– Что произошло? – с испугом вскричала Анфиса Никаноровна, тем самым, приведя в испуг не лишь Мишеля с отцом ее, но и к тому же всех присутствующих на тот момент в доме.

– Что ты разоралась! Да и к тому же, с дверью поаккуратней. Ничего не случилось! Я лишь позвал поинтересоваться, Бульваров…– здесь он довольно робко произнес фамилию Петра Васильевича, после чего медленно повел взгляд на окно, поняв, что собеседница вовсе не может вспомнить о ком на данный момент идет речь. – Ну тот, кто мне письмо присылал в мой день рождения, неужели не помнишь?

– А-а, вспомнила, точно, – сказала она, поднеся ладонь к лицу. –Ну и что с ним произошло?

– Да не с ним, а со мной, т.е мне нужно узнать не приходило ли от него письмо?

– Не знаю, давно не заглядывала в ящик.

Услышав это, Мишель тот же час ринулся на улицу, прямо к тому самому ящику, где находились письма, должно сказать, что письма просто на просто вываливались из металлического, переливающегося на солнце цветами красного ящика, тем самым освобождая его от, если можно так сказать излишних забот. Вынув необходимое им письмо, он вернулся обратно в комнату, где находились Иван Прокофьевич, и его тетушка, старик  изумленным взглядом проводил мальчишку до самой кровати, ведь именно за его скорость, его мышление он и удостоился восхищения со стороны деда.

– Молодец! – сказал вслух дед, с созерцающей улыбкой на его лице, что, как нам уже знамо редко возможно вообще увидеть на его всегда угрюмом лице искреннюю улыбку. Но вскоре она вновь спряталась, заменившись ему уже привыкшим выражением лица.

– Что-ж, – здесь он начал было читать, но вспомнил, что посторонний человек в комнате, а это Анфиса Никаноровна, должна выйти, ведь дело определенного рода, ей выслушивать не к чему. – Ах, да, можешь, пожалуйста, выйти, – сказал он, обращаясь уже к Анфисе, которая беспрекословно повиновалась ему.

– Ну что, думаю, что теперь можно приступить. Итак, хорошо, приступим.

«Здравствуй! Мой дорогой приятель. Пишу тебе о том, что то, что было тебе необходимо тебе будет отправлено сегодняшним вечером, должно быть, что мое письмо ты прочтешь уже, к тому времени, когда и посылка будет уже с тобой, в почтовом отделение тебе выдадут посылку, номер которой следующий: 567 896 659 697, думаю, что и без номера можно будет найти ее, ведь при процессе упаковывания ее, я абсолютно нечаянно разлил чернила, которые и окрасили мою коробку, удачи тебя в этом деле! Знай, я тебя поддерживать буду всю свою жизнь. Еще раз, удачи!»

Какому именно делу желал каждый раз удачи наш посланник неизвестно, но известно нам одно, что это дело желал совершить он самостоятельно, без чьей-либо помощи, но старость, вмешавшаяся естественным образом в дело его, не позволила ему это совершить отчего нужно было найти того, кому возраст еще позволяет это совершить.

– Я думаю, что ты готов! –сказал он с гордостью глядя на Мишеля, который с недопониманием глядел ответно ему в глаза.

– Вы… о чем? Если можно спросить.

– Можно, можно. Что-ж. Миша, во-первых, сколько тебе лет?

– Двенадцать, исполнилось месяц назад, – добавил он.

–Ясно, тогда слушай. Снова вернемся в мое детство. Когда мне было около шестнадцати лет, у меня был друг, это и Бульваров. И я мечтал поступить в пансион, да в пансион, это был самый лучший пансион, и я хочу, чтоб ты поступил в этот пансион.

– Но, я этого не желаю!

– Ты еще не понимаешь, насколько это восхитительно, входить в ряд самых лучших. – здесь он резко поднял в воздух свой указательный палец, вместе с тем взгляд переменил свое направление, тем самым приводя Мишу в еще более растерянное положение.

– Ну, а я не хочу.

– Хм-м, так значит ты не хочешь?

– Да, не хочу

– Нет, извини мой, но ты поедешь! Кто-то должен продолжить наш род!

– Никто не имеет право принимать за меня решение!

– Потише внучок, не горячись! Ты поедешь туда, я желаю тебе лишь лучшего.

– Но…

– Нет! Точка, я сказал, что ты поедешь! – вырвалось внезапно из его уст, что вызвало немалый испуг у Миши, он был ужасно потрясен злостью старика, ведь дотоле вспыльчивость его не выражалась в присутствии людей, вы скажете, что это невозможное, что текст рушится из-за использования данного оборота, ну а я скажу, что это реальность, это действительность, которая не сразу, и не всем предстает в действительном, правдивом облике.

– Нет, я не поеду! – произнес он напоследок во весь голос, отчего дед внезапно вздрогнул, а глаза расширились, и гнев еще более прежнего запылал в нем из-за непослушания внука.

Тогда Михаил, попрощавшись с дедом отправился к себе, в собственную комнату, когда лунный свет ярко озарял лишь правую часть его комнаты, где находилась его кровать, и письменный стол. Бумаги, лежавшие на его письменном столе, разлетелись из-за сильного дуновения ветра, после чего расположились на полу в разных углах его маленькой, но уютной комнаты. Он принялся собирать бумаги, и внезапно некий стук, свойственный удару дятла о кору донесся из соседней комнаты. Но оказалось, что стук, показавшийся ему стуком, воспроизведённым дятлом, был давно не его. Михаил медленно, степенно произвел несколько шагов в сторону противоположной комнаты, где отблески света, изливавшиеся из лампадки, вещали о том, что кто-то находился в той комнате. Он очень нерешительно сделал шаг в ту комнату, после увидел чей-то силуэт, часто передвигающийся из стороны в другую сторону, все это отражалось на противоположной стене, тень его перемещалась по мере его передвижения. Веревка, лежавшая тогда на полу, к скорому времени оказалась у него в руках, тогда решительность овладела им. Он выпрыгнул из-за шкафа, затем закричал.

– Стой! – вскричал было он, но его крики тот же час были заглушены тем человеком, стоявшим перед ним, он хотел было сделать движение рукой, тем самым отогнать преступника или нежданного гостя, но в глазах его все внезапно затуманилось, и вскоре вовсе он не смел открыть глаза. Лишь раз он открыл на секунду глаза, лишь тогда, когда он был связан той веревкой, которую он держал в руках на момент его похищения. Он сидел в бричке, а неподалеку от него расположился ящик, в последнее мгновение глаза его сомкнулись, когда бричка резко остановилась, наделив его порядочными толчками.

На протяжении двух дней он находился без сознания, что за средство было использовано похитителем даже мне неизвестно. Но на данный момент речь идет далеко не о средстве, которое было использовано неизвестной нам личностью. Спустя два дня, мальчик пришел в сознание, но оказался он на скамейке, которая находилась перед дверями пансиона, а Михаил был полностью переодет, его облик был изменен, на нем уже не было тех штанов, на которых были вполне заметные швы. Брюки свободного кроя, жилетка темного цвета, которая также была покрыта в некоторых местах вторым слоем ткани. Рукава рубашки, завороченные всегда до локтя, в последствиях образовывали не гладкости, которые выглядели не особо красиво. Теперь же весь его вид напротив вызывал нечто особенное, при виде подобного наряда каждый человек окидывал обыкновенно его изумленным взглядом. Все было подготовлено неизвестной по-прежнему нам личностью, доставившая его в тот пансион, в то страшное здание, которое было окрашено зеленым цветом, казалось бы, что оттенки зеленого цвета должны в каком-то роде наводить спокойствие на людей, но нет напротив, некий страх овладел им, после чего он с ухмылкой взглянул на возвышающееся здание, что изобличало на самом деле тревогу и ужас, но ничто ему не оставалось, как взойти на крыльцо того пансиона и задать вопрос кому-либо. Рядом с ним находился портфель, из которого вываливались бумаги, и в том же числе новые номера газеты, увидев заголовки газеты он тот же час раскрыл еще шире собственный портфель, после взял нужную газету.

– Двадцать пятое февраля, ясно, значит, значит я спал два дня, что-ж много. Я в Санкт-Петербурге? Хм-м. Удивительно, что я не паникую.

Вскоре мальчик пятнадцати лет подошел к нему. Это единственный мальчик в пансионе, кто мог распознать новеньких учеников, ведь растерянность, нерешительность в его движениях, все это было вполне заметно, когда он то переходил порог пансиона, то обратно возвращал ногу в прежнее положение, изредка взглядывая на табличку, висевшую на крыше здания, где было написано «ШКОЛА».

–Ясно, ты новенький, так ведь?

– Да.

– Я был прав. Да, кстати, урок начался. – сказал он с особым равнодушием, что свойственно было подросткам.

– Разве? ведь на часах… – Михаил не успел было ответить своему собеседнику, как тот прервал его речь, сказав следующее.

– Нет, неправильно, они неправильное время показывают, так что, ходить тебе придется со мной, ведь часы время правильное показывают лишь у меня. – с ухмылкой, и с веселостью в его искрящихся глазах сказал он, обращаясь к Мише, который на тот момент безостановочно озирался по сторонам, словно опасаясь чего-либо.

– Ясно, кажется, придется. – ответил наш Михаил, перенеся быстро взгляд на Ивана, который пристально глядел на его форму, которая нисколько не соответствовала школьным требованиям.

– Кстати, как тебя зовут?

– Я Миша.

– Я Иван, приятно познакомиться.

– И мне, вам нравится здесь учится? – спросил было Миша, указывая пальцем на зеленое здание, на пансионат, при виде, которого злость пылала в его душе, и злость на Ивана Прокофьевича, ведь догадки о том, кто являлся тем похитителем не раз приходили ему на ум.

– Я здесь не учусь, ужасный пансион, учителя ничего не знают, а за незнания свои же наказывают детей, наказывают жестоко, очень жестоко.

– Хм, ужас. – сказал Миша, снова посмотрев на это училище.

 – Да, и если хочешь там учиться, то подумай, прежде чем поступать. Знай, я тебе все рассказал. Знаний как таково ты не наберешься.

– Спасибо тебе, а где ты живешь?

– В чаще леса.

– В лесу?

– Да. Мои родители считают, что жизнь в городе слишком сумбурная. Мой отец, изучает химию. Мать-врач. Если что, тоя буду очень рад, если пожалуешь к нам в гости.

Мишу заинтересовало лишь слово «химия», ведь он уже имел представление о ней, и формулы, те самые формулы, висевшие на его стене, замелькали в его воспоминаниях.

– Мм, интересно. Я люблю химию, изучал самостоятельно.

– Слушай, ты все же пойдешь в школу?

– Честно, я не хочу, вовсе не хочу, это было желание моего прадеда.

– Понятно, тогда думаю, что можем пойти сейчас к нам в гости. Если ты не против.

– Я нисколько не против! – ответил Михаил, невольно припрыгнув на месте, тогда эмоции, которые переполняют каждую детскую душу, неожиданно овладели им.

Спустя несколько мгновений они оказались уже в гостиной их немалого, довольного немаленького дома, который восхищал своей роскошью, каждый уголок дома был убран, повсюду висели картины, на которых были изображены семейные фотографии, цветы, в основном картины цветов украшали дом своим присутствием, заполняя пустые места.

– Великолепно, насколько здесь все красиво!

– Здравствуйте! – донёсся до Миши чей-то голос, постепенно приближавшийся к ним. Это была мать Ивана, уже, стало быть, друга Миши.

– Здравствуйте! Ваш дом великолепен!

– Благодарю! Ушло времени много на это. – ответила она, также восхищаясь своим домом, медленно приближаясь к Мише.

– Как вас зовут?

– Михаил.

– Приятно познакомиться, Михаил, я Анастасия Петровна.

– Я тоже рад нашей с вами встрече.
– Располагайтесь, как дома!

– Мама, где папа? – спросил Иван у Анастасии Петровны, по-прежнему глядевшей на портреты их семьи, она настолько восхищалась собственным домом, отчего каждый раз, когда ступала в залу, не могла обойтись без просмотра картин.

– Он у себя в кабинете.

– Спасибо.

Они отправились в комнату к отцу Ивана, и застали его за написанием каких-то непонятных формул, по крайней мере так казалось Ивану, а Михаилу, уже имевшего дело с данной наукой, вычисление привлекло его внимание.

– Хм-м, интересно, как это решить? О, здравствуйте!

–Здравствуйте! - сказал Михаил, не отводя взгляда с большого количества бумаг, лежавших на столе.

– Привет, папа, это Михаил, это Павел Степанович – мой отец.

Оба пожали друг другу крепко руки, после Павел Степанович вновь принялся с прищуром глядеть на бумагу с получившимся выражением, и изредка касаясь концом грифеля о бумагу. Миша не стал находиться в долгом ожидании ответа, и принялся сам за решение выражения, получив верный ответ, который никак не мог получиться у химика.

– Не вижу в этом ничего сложного. Ответ, если я не ошибаюсь равен пятидесяти пяти и шести.

Мужчина исподлобья посмотрел на Михаила, после вовсе поднял голову параллельно столу, и задал ему вопрос.

– Каким образом ты это решил?

Ход решения вскоре был полностью прописан на бумаге карандашом, мальчишка с ухмылкой взглянул на Павла Степановича, на что тот ответил следующим образом:

– Будешь учиться у меня? Я учитель химии, обучаю детей уникальной науке-химии, думаю, что знания, которые у тебя уже имеются необходимо закрепить. Будешь посещать мои занятия, как дополнительные занятия, обучаясь новому.  У тебя будущее-большое, – сказал Павел Степанович, обращаясь к Мише, между тем как Иван, сын учителя химии восхищенно глядел на его друга, со скрещенными руками и улыбкой созидающей на его лице.

–Да, я согласен.

***

Прошло около тридцати лет с того момента, как Миша приступил к обучению химии и другим предметам в школе, но уже в другой, в школе Павла Степановича, и обучаться в той школе было для него особой возможностью развить его уже имеющиеся навыки. Михаил на данный момент живет во Франции, и имеет собственную семью, его жену зовут Клоэ Мано, являющаяся учительницей французского языка, двое его сына также посвятили себя науке. На изучение всей этой науки ушло у него более восьми лет, после чего он поступил в институт, уже за границей, с того момента, как отец Ивана, его самого лучшего напарника, по деловым делам, а также просто друга, живет в окружении его семьи, принявшая его довольно тепло.

Нашего Ивана Павловича знает вся Россия, под статусом богатый чиновник России, баснословные деньги удается получать ему, а коим образом происходит данное явление думаю незачем рассказывать, ведь если на то и пойдет, то придется уделить немало времени, на описание процесса получения его заработка.  

Павел Степанович по-прежнему занимается своим любимым делом, преподает уроки химии. Наверное, вы задаетесь вопросом, что произошло с нашим Иваном Прокофьевичем, кто похитил нашего Михаила, он ушел двадцать два года назад, когда Михаилу было двадцать лет, именно в том возрасте произошел его переезд из России за границу, во Францию, где безмерно проходит его жизнь. Дед его писал несколько писем, адресованные Михаилу Александровичу, связанные с образованием, вскоре он узнал, что все же обучаться в пансионе у него не вышло, лишь потому что не желал. Потом он вовсе перестал отправлять письма, поняв, что их его внук и не решается прочесть.

Но оказалось, что он вовсе их и не получал все, потому что письма, отправленные Иваном Прокофьевичем, все время не доходили до него, по определенным причинам. Родители его переехали во Францию вместе с сыном, и восхищаются его разумом, неподалеку от них проживает его тетя Анфиса Никаноровна, и, к счастью Михаила Александровича, ее угрюмость, и постоянная, беспричинная злоба исчезла, словно ее и не существовало, она стала веселой, обыкновенной, счастливой бабушкой, и несколько изменила свой нрав, при переезде в другую страну.

Ну и собственно Михаил Александрович, что произошло с ним, вы знаете, но кем он стал вам еще неизвестно. Наш юный мальчишка, чьи мысли выражались на бумаге, его желания были подавлены желаниями деда, которому пришлось оказаться жертвой похищения, отразившееся на нем не очень хорошо, знакомство и восхождение, чудесная возможность изменить направление в иную сторону, словом изменить свою жизнь… Да, ему удалось совершить то, что желал он.

Юный, любознательный мальчишка вскоре превратился в самого известного химика-исследователя, каждый человек знает о существовании химика Михаила Александровича, прославившегося на весь мир собственными изобретениями, исследованиями, и множеством заслуг. Жизнь такова, никому не ведомо каков будет конец его истории, и какую роль в жизни человечества будет играть он, может и кому то не удастся достичь цели своей, а может напротив, все произойдет мгновенно, как у Миши, и значимость, и роль, и счастье, все будешь иметь ты в жизни, лишь не упусти шанс, не потеряй, и не забудь, что ты это - ты, и решать что-либо в своей жизни можешь лишь ты!